Я как-то упустил из виду, что у воды не было золотой середины — только холодная до гипотермии или обжигающе горячая. В потолке были трещины, достаточно длинные и широкие, чтобы вызывать беспокойство. Зимой жара была удушающей, как бы низко вы ее ни установили. Летом от кондиционера ломило кости. Поэтому Кларк попросила еще одно одеяло.
Это была квартира для ребенка, только что покинувшего родительский дом. Кем я и был, когда только переехал.
Я просто никогда не вспоминал, о том, что нужно было что-то менять, когда это стало финансово возможным.
Отчасти это было связано с тем, что я не любил перемены, часто слишком привязывался к вещам и раздражался при мысли о переменах. Но дело было еще и в том, что я никогда не задерживался в ней достаточно долго, чтобы заметить все причины, по которым мне не следовало там находиться. Обычно я практически жил в офисе, забегая домой только для того, чтобы поспать и принять душ, прежде чем снова уйти.
Однако у меня было чувство, что с появлением Кларк я буду проводить в офисе немного меньше времени.
Черт, прошел всего день, а я уже пробыл дома дольше, чем за неделю до того, как Кларк вошла в мою жизнь в новом качестве.
Обычно я едва просыпался, прежде чем приступить к работе. А часто я вообще не уходил домой, пока не добирался до сути дела.
Это говорило о том, что я почти не думал о новом деле, об измене супруга с тех пор, как женщина покинула мой офис.
Перемены.
Происходило много перемен.
И все же я не испытывал никаких тревожных ощущений.
— Ну, — сказала Кларк, входя в кухню, все еще вытирая волосы полотенцем. — Думаю, я сожгла около трех слоев кожи, но, по крайней мере, я знаю, что я чистая, — сказала она, протягивая руки, чтобы показать мне, насколько красной была кожа.
— Вода в твоем доме такая же капризная? — спросил я, протягивая ей кофе.
— Нет. И у меня есть эта крутая штука с двойной душевой лейкой. И напор воды просто потрясающий.
— Мы могли бы переночевать у тебя сегодня вечером, — предложил я, не уверенный, как она отнесется к тому, что я буду находиться в ее пространстве.
— Это может быть весело. Тем более, что это не тот случай, когда нам нужно будет в мгновение ока вернуться в офис, поскольку мой дом находится немного дальше. Но прямо за углом есть потрясающая индийская кухня. И один магазинчик, который оправдывает потраченные деньги. И знаешь, что еще? — спросила она, поджав губы.
— Нет, что?
— У меня больше одного одеяла. Я знаю, знаю. Это такая революционная идея. На самом деле, у меня четыре дополнительных одеяла. Это немного показуха, но я хорошо отношусь к себе, — сказала она мне, отпивая глоток из своей кружки. — Знаешь, что еще?
— Что? — спросил я, чувствуя внутри себя бурлящее волнение и находя ее настроение заразительным.
— У меня есть кровать, которую мы еще не взломали.
— Ну, мы же не можем оставить кровать не взломанной?
— Нет, конечно, не можем.
Она так думала о моей кухонной стойке, душе и диване.
— Эй, Барретт?
— Да?
— Я хочу есть.
Улыбка дернулась, прежде чем расплыться, настолько большая, что у меня заболели щеки.
— Конечно, хочешь.
— Я наполовину хочу съесть эти черствые соленые огурцы в твоем шкафу.
— Откуда ты знаешь, что они черствые? — спросил я. То есть, они такими и были. Я даже не помнил, когда покупал их, так что они никак не могли быть еще свежими.
— Ну… Мне нужно было немного перекусить в полночь…
— После того, как ты жаловалась, что была слишком сыта в течение часа перед тем, как заснуть?
— Что я могу сказать, мне нравится покушать.
— Что ты хочешь на завтрак? — спросил я, наблюдая, как искривляются ее губы.
— Французский тост, — сказала она мне. — И яичницу.
— И картофель, — закончил я за нее.
— Точно.
Кларк
2 недели
— Это то, что ты почти никогда не услышишь от меня, но в целом я согласна с твоим отцом. — Моя мама сказала мне это без — и это было чудо — гримасы. То есть она даже не возмущалась тем, что ей приходится соглашаться с ним, как ей приходилось делать несколько раз, когда дело касалось родительских решений на протяжении многих лет.
Моя мама — это то, как я представляла себе, что буду выглядеть еще лет через двадцать или около того, с ее изящно стареющим лицом, с которым она боролась кремами и сыворотками, но отказывалась исправлять инъекциями и филлерами. Возле ее глаз были морщинки от вечеров смеха с подружками, легкие морщинки от улыбки, когда она подбадривала меня в любом начинании, за которое я бралась в любой момент времени. Она все еще красила волосы — как, я была уверена, всегда буду делать и я — но ее волосы были более мягкими, пепельный блонд, которые никогда бы мне не пошел. Так же, как и я, она имела тенденцию переносить свой вес на бедра и заднюю часть тела, и средний возраст немного смягчил ее, хотя в целом она держала себя в хорошей форме.