Я потянулась через бар и пожала ему руку, затем повернулась, чтобы уйти, но он не отпустил.
- Ты спешишь? Позволь мне показать тебе бар.
Он погладил мою руку другой рукой, и я быстро отдернула руку.
- Я... xм... Я…
Он улыбнулся широкой хищной улыбкой.
- Позвольте показать, где мы храним все кеги и ящики с пивом, - oн наклонился достаточно близко, чтобы я почувствовала запах марихуаны и пива в его дыхании. - У нас там есть кровать.
- Нет. Я так не думаю, - сказала я.
- Давай. Почему нет? Я же сказал, что найму тебя.
- Значит, я должна трахнуться с тобой ради работы?
Он усмехнулся.
- Ты шлюха с татуировкой «Шлюха» на лбу, - сказал он.
- Иди нахуй! - закричала я.
Мой голос эхом отозвался в почти пустом баре. Несколько пьяниц засмеялись. Остальные едва оторвались от своих напитков.
- Чертов мудак! - я показала средний палец, выбегая наружу.
- Ты уволена! - закричал он в ответ, а потом я услышала его смех.
Его смех был хуже любого оскорбления, которое он мог бросить мне. Я хотела заползти в нору и умереть.
Я выбежала из бара. Вот и все. Последняя капля. Нахуй это. Я вернулась к автобусной остановке. Я была подавлена. Я должна была принять решение. Я могла либо вернуться на плантацию, как предложил Кеньятта, либо сказать, что бросаю все это, как предложила Анджела.
Час спустя, когда я поднялась по ступенькам дома Кеньятты и открыла входную дверь, я все еще не определилась. Там раздавался звук изголовья кровати, ударявшего о стену, стоны и крики, исходившие из спальни Кеньятты, которые определили мое решение.
XX.
Он трахал ее. Я вошла и поймала его, трахающего его бывшую жену. Трахающего ее жестко и яростно. Вдавливая ее в матрас с каждым ударом. Его задница была в воздухе, готовясь к удару вниз, эта прекрасная мускулистая задница, которую я так любила, застыла там. Её ноги были закинуты ему на плечи, её стоны боли и удовольствия эхом отражались повсюду.
Он трахал ее все это время. Я не знаю, почему я была удивлена. Я должна была быть дурой, чтобы думать, что он не делал этого. Но я была такой дурой. Даже когда я лежала на соломенной кровати на заднем дворе, меня били и чуть не изнасиловали на ферме госпожи Делии, пока я тянула плуг и собирала виноград. Хоть меня изо дня в день унижали, заставляли гулять по улицам с этой проклятой татуировкой на лице, я каждую секунду верила, что Кеньятта и я будем вечно счастливы. Я верила, что он будет любить меня и защищать, и делать все те вещи, которые мужчина должен делать согласно романтическим романам и романтическим комедиям.
Анджела заметила меня первой, и выражение вины на ее лице подтвердило все.
- Вот дерьмо!
Она оттолкнула Кеньятту от себя и натянула простыни до подбородка в какой-то нелепой демонстрации ложной скромности. Я трахала эту женщину. Я лизала ее киску, а она лизала мою. Что, по ее мнению, она скрывает, чего я еще не виделa? Но она не прятала свое тело, она держала щит, защищая себя единственной вещью, которая у нее была, тонкой простыней. Кеньятта, однако, был невозмутим. Он стоял голый, член все еще был твердый и качался в воздухе, как жезл прорицателя. Он протянул ко мне руки.
- Присоединяйся к нам.
Вот тогда-то я и обрелa дар речи.
- НИИИИГЕЕЕЕР!!!
Я кричала это громко и долго. Затем я снова закричала. Я брала с комода все, что могла найти, и швыряла в него, повторяя это снова и снова:
- НИГЕР! НИГЕР! НИИИИИИИГЕЕЕЕЕЕЕР!!!
Кеньятта бросился через всю комнату, влепил мне пощечину и швырнул меня на пол. Он не дал мне пощечину, как хозяин, ударивший своего добровольного раба. В этом не было ничего безопасного или вменяемого. Возможно, никогда не было. Мне уже доводилось получать подобные пощечины от мужчин. В его глазах и в его сердце был гнев. Это ранило меня больше, чем все остальное, что я вытерпелa за эти долгие трудные месяцы рабства. Я повернулась и вышла, Кеньятта преследовал меня, извиняясь и умоляя остаться. Я думаю, что стоп-слово больше не имело значения.
- Ладно! Ладно! Подожди! Забудь об эксперименте. Все кончено. Мне плевать на стоп-слово. Я женюсь на тебе, хорошо? Я женюсь на тебе!
Он стоял там, в дверном проеме, когда я вышла на крыльцо, спустилась по ступенькам вниз и направилась к своей машине. Он был голым, красивым, но каким-то жалким, уменьшенным, и не только потому, что его член сжался. Теперь я могла ясно видеть его тем, кем он был - печальным, одиноким, злым человеком, полным ненависти к самому себе.
Его предки пережили ужасы и зверства, которые большинство людей едва могли себе представить, не говоря уже о том, чтобы выжить. От трансатлантической работорговли и “Джима Кроу”, через “Движение за гражданские права”, вплоть до коварного узаконенного расизма, который до сих пор удерживает так много его людей в экономических темницах. Чернокожие в Америке пострадали от того, что ни одна раса людей не должна была вытерпеть, но он не страдал. Кеньятта никогда не был рабом. Он никогда не проходил через сегрегацию. Он был красив, успешен и должен был быть счастлив. Но этого никогда не случится, потому что он явно ненавидел себя. Теперь я жалела его и никогда не смогу выйти за него замуж.