— Здравствуй, Мойран. Признаться, не думал, что наша встреча произойдёт в столь гнетущей обстановке, — многие считали Русса не только прямолинейным, но и довольно… прямо скажем глупым и чёрствым, однако за личиной варвара скрывался как великий стратег, так и весьма просвещённый разум, пусть и неспособный тягаться с другими примархами и всё же затмевая большинство простых смертных.
— Избавь меня от этой светской беседы и прямо заяви об истинной цели своего прибытия, — устало произнёс Мойран и скинув с плеча свой могучий меч, опёрся на него обеими руками.
Русс же ответил не сразу, проведя взглядом по оружию своего брата. Этот гигантский меч был выкован самим Великим Железным Отцом, жестоким и пугающим Горгоном, примархом Железных Рук Феррусом Манусом. Назывался меч Вирдом, который отсылал к мифологии древних народов Терры. И так уж получилось, что на высоком готике не было точного слова для перевода и ближайшим по значению словом было предназначение, высшая жизненная цель, предопределённая всякому с момента его рождения.
И меч этот был великолепен, не столь изящен как многие другие творения, но в прочности своей и остроте превосходил многие другие клинки примархов. В руках же Мойрана Вирд становился воистину смертоносным оружием, способным разрубать на кусочки врагов вместе с их доспехами. А если уж каким-то образом броня выдерживала натиск примарха, то переданный импульс почти наверняка ломал кости и оставлял на доспехах ужасные вмятины.
Как можно догадаться, Феррус Манус вовсе не из скуки решил выковать этот меч. В отличии от многих других братьев Мойрана, Феррус никогда не относился к нему и к его легиону предвзято. Феррус в целом считал всех предельно равными, пусть и с некоторыми свойственными странностями. Будь ты яростным Ангроном или педантичным Жилиманом — ты в первую очередь орудие Императора, одно из многих в обширном арсенале.
Однако всё же не все могли похвастаться оружием выкованным Феррусом, ведь подобное говорило скорее уже о личных отношениях. И Ферруса очень подкупала скромность Мойрана, который был лишён горделивой спеси, как большинство других примархов. Мойран делал то, что был должен и при этом в отличие от некоторых других своих братьев, не стремился корчить из себя мученика, которого недостаточно почитают. Как и в характере Мойрана Феррус сумел разглядеть невероятную силу, которой порой Великий Кузнец даже завидовал.
И смотря на этот меч Леман Русс вдруг тоже вспомнил, что большинство его знаний о Мойране — слухи, появившиеся невесть откуда и расплодившиеся словно зараза. Делалось ли это намеренно? Нет, в этот момент Леман Русс во всём обвинил случайность, ведь и представить не мог, что кто-то посмел бы намеренно осквернять репутацию одного из легионов самого Императора.
— В эфире вокса мы перехватили просьбу о помощи и тут же примчались, — заявил Леман Русс, выжидающе изучая лицо Мойрана и пытаясь считать каждую эмоцию. — Кроме того, я прибыл лично лишь исключительно из-за того, что источником был твой флагман.
— Мы бы справились сами, — не то от боли, не то от нежелания принимать помощь и казаться слабым, скривился Мойран. — Просто Шай…
— Шай верно оценил ситуацию и не видел причины что-то скрывать от своих братьев, — тут же Мойран был прерван, а в голосе Леман Русса появился холод. — Я слышал о случившимся между тобой и Львом конфликте. Неужели ты не уничтожил эти мечи? Как ты только додумался переплавить столь опасный артефакт? Откуда у тебя знания и возможности, Мойран? Почему в твой разум вообще проникли мысли, что подобные действия разумны? Неужели мрак гордыни затмил взор и тебе, вслед за Магнусом?
— Ты пришёл сюда не в роли помощника, а в роли судьи, не так ли? Император послал тебя, верно? — теряя терпение прямо спросил Мойран, устав как от обвинений, так и просто от всего. — Неужели он побоялся явиться лично? Это в его стиле.
— Держи себя в руках, Мойран! — уже куда громче пробасил Русс и нахмурился. — Ты не имеешь права говорить о Нём в таком тоне.
— Мне следовало добавить ещё несколько нелицеприятных эпитетов, но лишь мои манеры сдерживают меня! — криком ответил Мойран, а руки его затряслись от едва сдерживаемого гнева. — Ты и сам знаешь, что он сделал!