Было как-то странно спокойно лежать там в лучах послеполуденного солнца, среди шныряющих вокруг меня ящерок, совершенно не догадывающихся о происходящей драме. То вполне могли быть последние минуты моей жизни — если дело дойдет до штурма, итальянцы едва ли станут миндальничать. Но как ни странно, это меня совсем не заботило. После чудесного спасения от гибели в подводной лодке несколько часов назад, смерть утратила, казалось, весь свой ужас.
Но вскоре реальность снова заявила о себе: по дороге ко мне приближались два клуба пыли. Я загнал очередной заряд, выждал, пока первый грузовик окажется на дистанции выстрела, и спустил курок. Щелк — и все! Я передернул затвор, выбросив патрон, вложил новый и опять нажал на собачку. Черт побери, снова осечка! Я открыл затвор и заглянул внутрь — заржавевший за годы небрежения боек сломался. Не оставалось ничего иного как ждать итальянцев и отбиваться ружьем как дубиной. Прошло, по моим прикидкам, около получаса — за это время немцы должны уже снять судно с мели. Тут за спиной послышался шорох кустов. Я повернулся, готовясь угостить нападающего добрым ударом приклада. Но вовремя сообразил, что передо мной немец, тот самый молодой моторист, которого я спас утром.
— Пожалуйста, герр лейтенант… Корабль на плаву и под парами. Я вас забрать пришел.
— Что значит забрать меня, балда? Тут внизу три грузовика итальянцев — мы и двух метров не успеем отплыть как из нас дуршлаг сделают.
— Нет, прошу вас, герр лейтенант! Я ведь специально за вами поднимался… У нас есть шанс!
Ладно, думаю, все равно, где погибать. И мы ушли, украдкой пробираясь вдоль гребня, пока пули свистели над нами или выбивали фонтанчики щебня. Как раз когда мы достигли края хребта над бухтой, воздух над нашими головами разорвало пулеметной очередью. Каким-то чудом нам удалось невредимыми скатиться на пляж. Каботажник был на плаву и дал свисток, когда мы бросились к шлюпке. Мы запрыгнули в нее и стали грести как одержимые, а первые итальянцы уже вышли к бухте. Пули со шлепками врезались в воду вокруг, пока мы приближались к судну, а одна расщепила планшир в том самом месте, где за секунду до этого находилась моя рука. Но мне думается, итальянцы слишком запыхались от бега, чтобы точно целиться. Шлюпка ткнулась в бок корабля, я ухитрился взобраться по канату и перевалить через фальшборт, а пули барабанили по стальным листам, обдавая нас брызгами расплавленного свинца. Я упал на палубу, потом привстал, втаскивая через поручни своего немецкого компаньона. Он проделал уже полпути, потом замер, и лицо его приняло озабоченное выражение, словно вспомнил, что забыл выключить газ, выходя из дому.
— Давай! — закричал я и высунулся сильнее, чтобы втащить парня на борт. Моторист закашлялся, потом вздрогнул слегка и отпустил канат. Я перегнулся и увидел как мой спаситель опускается на дно бухты, оставляя за собой расплывающийся кровавый след. Думаю, кости бедняги до сих пор там. Я так и не узнал его имени.
Каким-то образом нам удалось выбраться из бухты. Пули свистели вокруг и стучали по бортам, а мы с Леманном вели корабль, лежа на палубе у штурвала. И правильно поступили, потому как почти на самом выходе точно нацеленная пулеметная очередь разнесла нактоуз и штурвал в щепки. Нам пришлось рулить при помощи подвернувшегося под руку гаечного ключа, накинутого на ось штурвала.
Но минут через двадцать, когда мы вышли за пределы дальности винтовок, стрельба поутихла. Труба каботажника была изрешечена пулями, судно набирало воду через разошедшиеся швы в носу, но помпы пока справлялись, при условии, что два человека постоянно качали. Приближался вечер, поэтому в пути вдоль албанского побережья нас обещала укрыть темнота.
Рассвет следующего дня застал нас к югу от Дураццо, по-прежнему в зоне боевых действий и без угля. Нам пришлось отдирать палубный настил и кидать доски в топку. Примерно в шесть тридцать послышался крик впередсмотрящего:
— Четырехтрубное судно, пятнадцать градусов справа по борту!