Все его тело теперь испытывало муки. Покрасневшие руки горели огнем, до покрасневшего лица невозможно было дотронуться, нежная кожа на внутренней стороне ног была стерта, в нее въедались песок и пот, ноги до колен были покрыты ранами, губы потрескались. Но он все-таки нашел колодец.
Он разрыл землю голыми руками и наполнил зеленой солоноватой водой брезентовый мешок и бутылки, снова сделавшие тяжелым его рюкзак.
«Если мне доведется еще раз увидеть море, — решил он, — я проведу возле него остаток жизни, каждый день этой жизни. С утра до вечера буду барахтаться в море. Вот она, вода, мать человечества!» — сказал он, чтоб убедиться, что все еще способен на кислую интеллигентскую шутку.
На четвертый день он чувствовал себя совсем измученным. Днем он лежал, предпочитая передвигаться рано утром, вечером и ночью. Он снова видел «Ди-Эйч Дав». Самолет так же загадочно петлял, направляясь к северу, совсем низко над землей, но слишком далеко, чтобы можно было привлечь его внимание. И все же у Элуина было такое чувство, что на этот раз они высматривали его. К тому времени, как он успел разложить костер из сучьев тамариска, самолет набрал высоту и снова исчез.
— Да, дело гиблое, — сказал он. — Разве только Гиллепси сказал, что я не прилетел в срок, и эти люди, кто бы там они ни были, отправились меня искать. Но сомнительно. Контрабандисты о чести не думают. Только о деньгах.
Последний день казался бесконечным, потому что за холмами все время всходило и заходило солнце, всходило и заходило — каждый час, если только его мозг правильно отмечал время. Возможно, с глазами у него и было что-то неладно, но мозг-то ведь не обманешь, и он с точностью регистрировал каждый восход и каждый закат — по одному в час. Были они красивы, какими и должны быть восход и закат в пустыне, далекие и трогательные.
И это будило в нем человека послевоенной поры.
Из войны он выскочил целый и невредимый, в восторге от будущего, которое перед ним открывалось. Но он обнаружил, что торжествовать раньше времени в высшей степени неразумно. Невесты были прелестны. Хорошие девушки из хороших семей. И он забыл свою засушенную философию и бросился в эту новую жизнь очертя голову, не защищенный ни уроками войны, ни уроками школы. Он не знал тогда, что если тебя предают в браке, это больше, чем когда тебя предают на войне, — это уже полный крах.
Предательство, дети и трагедия — таков был последний преподанный ему урок.
Дальнейший переход был уже легче: не к размягчению, а, наоборот, снова к простой засушенной философии человека без чувств и эмоций. А там, куда забрасывали его всевозможные приключения и авантюры, это как раз подходило. Собственно, он искал для себя самых трудных оборотов, самых критических положений, чтобы выбивать из себя постепенно все эмоции, усваивая эту бесчувственность. Он стремился к бесчувственности. В Ираке он наткнулся на Гиллепси, который на самолете возил золото в Египет и египетские фунты из Египта; возил золото в Грецию и драхмы из Греции: возил деньги туда, где они были нужны, и золото туда, где оно было нужнее. В Ираке это было почти легально, потому что власти там брали изрядный процент за свою роль некоего посредника в валютных операциях.
Совсем другое дело в Египте. Слишком много здесь было богатых людей, что пытались незаконно вывезти свои деньги за границу. И вот сейчас он был в Египте.
Так что в его теперешнем затруднительном положении отсутствие эмоций было только на руку. Что же до фамильного принципа, требовавшего стойкости ради чести, то в нем сейчас не было нужды. Да так или иначе он его уже давно похоронил.
Ковыляя по склону плато Эль Тих, он добрался до Ред Сироуд, дороги, которая вела к Красному морю. Он все еще держался на ногах, хотя был уже почти в беспамятстве, он выжил и не свалился. Впрочем, еще оставалось неясным, прибавило ли это ему чести.
И вот он попался.
— Как зовут?
— Питер Элуин.
Бессмысленно обманывать. Ага, спрашивают, что он делал! Откуда прибыл? Лгать сейчас невозможно, лучше сказать правду. Все равно они знают. Он летел из Ирака к горам Кена в Египте.
— С какой целью?
— Трудно сказать, — ответил он. — Просто летел по маршруту, садился, поднимался и снова летел.
— Да, мы уже знаем об этом, мистер Элуин, — сказал ему полковник египетских пограничных войск. — Нас интересует, что вы ввозили сюда или вывозили из Египта.
— А если я скажу, что не знаю? — неуверенно произнес Элуин, но сила к сопротивлению, выжженная палящим солнцем пустыни, еще не вернулась к нему.