И теперь, когда Сосновский, разыскав Руцкого, сообщил о выгодной сделке — покупке зингеровской швейной машины, — старик понимающе усмехнулся: «Машина так машина. Было бы что покупать».
Сосновский и Руцкий подкатили к воротам гетто. Часовой, получивший от вольного коммерсанта «на магарыч», пропустил санки. В доме Фельдона все было готово к отправке. Янкель Двилянский познакомил Роберта с тремя исхудавшими, уже немолодыми мужчинами, одетыми в тряпье.
— Познакомьтесь, — с гордостью сказал переводчик. — Личный состав будущего партизанского госпиталя. Хирург, дантист и терапевт.
— Мы давно хотим попасть к партизанам, — сказал один из врачей.
Роберт обнял переводчика.
— Спасибо, Янкель. Товарищи, вы очень нужны в отряде. Двилянский сообщит вам о дне побега.
Приближался комендантский час. Приходилось спешить. Взяв швейную машину, ставшую неимоверно тяжелой от свинцовой начинки, Роберт направился к выходу. Неожиданно его остановила дряхлая, согбенная старуха, молча сидевшая в углу комнаты.
— Молодой человек, возьмите эту вещь.
Роберт развернул сверток. В нем была немецкая офицерская шинель тонкого сукна. Шинель уже видала виды. Зато обер-лейтенантские погоны были новенькими.
— Поверьте старухе, вам пригодится мантель.
— Откуда вы ее взяли?
— Немецкий офицер дал. Он отобрал у меня меховую шубу. Когда я заплакала, он ударил меня и дал этот мантель в обмен. Он сказал, что немцы не обижают женщин. А зачем мне офицерский мантель?
Роберт, поблагодарив старуху, взял шинель, еще не зная, какую роль она сыграет в этой поездке. На всякий случай он прихватил с собой и старую офицерскую фуражку, неизвестно каким образам попавшую к «вольному коммерсанту». Через несколько минут подпольщики и папаша Руцкий выехали из гетто. Поднялась метель. Роберт торопил вольного коммерсанта, чтобы до комендантского часа проехать заставу на окраине города. Но комендантский час все-таки опередил их. Из темноты вынырнула полосатая жердь шлагбаума, преградившая шоссе.
Немецких солдат не было видно. Желтел огонек контрольной будки.
— Может, свернем и — стороной? — спросил Руцкий.
Стороной? Но что стоило догнать клячу вольного коммерсанта среди сугробов? Нет, рисковать таким грузом, как шрифт, Роберт не имел права. На глазах у Руцкого подпольщик напялил офицерскую шинель прямо на ватник и распахнул дверь избушки: будь что будет. Рука сжимала в кармане шинели рукоятку снятого с предохранителя пистолета.
Но картина, которую Роберт застал в будке, вовсе не была воинственной. Часовой, положив голову на телефон, дремал. Видно, тепло «буржуйки» разморило его, и бдительный страж нечаянно нарушил строжайшие предписания устава караульной службы. Оглушить ударом пистолетной рукоятки или, завернув «вальтер» в полу шинели, чтоб не был слышен выстрел, послать в часового пулю? Но разве нет иного средства ошеломить этого фрица?
И, склонившись к часовому, Роберт закричал:
— Aufstehen! — Встать!
Немец испуганно вскочил, стукнувшись головой о потолок низкой будки. Его белесые ресницы испуганно вздрагивали. Он видел перед собой засыпанного снегом обер-лейтенанта. Готовясь к побоям, часовой уже откинул назад голову и зажмурился. Нет, Роберт нарушил бы весь порядок немецкой армейской жизни, если бы ограничился руганью. Настоящий офицер не может допустить подобного либерализма. Но шутка сказать — ударить такого верзилу! В нем было не меньше двух метров, а Роберта в институте еще на младших курсах прозвали «коротышкой». И, встав на табуретку, Сосновский отвесил фрицу две звучные пощечины.
Потом все еще не пришедший в себя солдат открыл шлагбаум. Приставив пятерню к пилотке, перевязанной каким-то нелепым шарфом, он почтительно проводил офицера.
Всю дорогу до леса Руцкий посмеивался в свои запорожские усы. Случай с немецким часовым доставил ему немало веселых минут. Но Роберт долго не мог успокоиться. Впервые в жизни он ударил человека по лицу…