Для такого дела мы ледокол пустим.
— Он же в Неву не войдет…
— Там на шлюпки пересядем. Будьте благонадежны. Кто-кто, а моряки будут. Я говорю: наш почетный караул. Со знаменем, с оркестром, по всей форме. До счастливого.
Отбой. Василий повернулся. Мариша и Иван ждали.
— Ну, моряки будут!.. А вот с рабочими — хлопотня! Завтра-ж праздник, на заводах никого… Газет не будет… И типографии ночью сегодня не работают…
Иван покрутил головой.
— И нелегальной ни одной на ходу нет… Вот что она делает, свобода… И оповестить, когда нужно, нечем…
— На гектографе можно бы… — вслух подумала Мара. — Но очень уж… кустарно… Не годится…
— Не ломайте голов, — засмеялся Василий. — Вы что — за Центральное Бюро и Петроградский Комитет думать собираетесь? Как только телеграмма пришла, все уже давным-давно на ногах. Все меры, какие только можно было принять, — приняты. По полкам — я самолично звонил — за солдат ручаться можно: в достаточном количество будут… За заставы — завтра с утра поедут. В восемь, в районном получите направление. А пока — идите себе по своим делам… У вас вид тоже что-то, я скажу, — жениховский.
— А на вокзал — к десяти?
— Да. Только комитетские свои билеты возьмите, а то на платформу не пустят: контроль установлен будет сугубый.
Иван посмотрел на Маришу. Марина сказала, чтобы выиграть время:
— А вы, товарищ Василий… с нами тоже… Завтра, я хочу сказать?.. Но до чего страшно, все-таки… Вдруг мы завтра товарища Ленина не как следует встретим…
Тревога оказалась напрасной. Уже к семи часам на площади перед вокзалом было не протолкаться, и далеко — по Нижегородской, глазом не взять, — тянулась сплошная толпа. Заводы, заводы, полки. Не смолкая, звенели в ночном уже воздухе песни. Без песни столько часов не простоять на ногах: стоят с семи, теперь уж одиннадцать, а поезд, слыхать, раньше двенадцати не придет. На то и поезд, чтобы опаздывать. Даже когда он везет Ленина.
С четырех углов били снопами белого, слепящего света прожекторы. И в этом белом недвижном огне багровели особо алым, особо ярким живым светом красные, без числа, знамена. У подъезда вокзала коваными башнями грозились броневики.
Мариша сжала руку Ивану.
— Иван… До чего хорошо!
«Член Комитета» — слово волшебное: даже сквозь такую толпу оно провело на вокзал.
Контроль действительно оказался строгий. Но — свой, Выборгский: из Выборгского Комитета и Выборгской Рабочей Гвардии.
На платформе народу — тоже гибель. Делегации. Стоит в строю отряд рабочей гвардии. Уже по весеннему. От того, что на людях нет полушубков, несуразных ватных курток, кажутся они особенно стройными и ладными. Блестят начищенные винтовки. Никита перед фронтом, бледный, глаза ушли далеко вглубь.
— Вот, скажи на милость… Ни разу такого не было.
Разыскали Василия. Стоит озабоченный.
— В чем дело?
— Да моряков по сю пору нет. Очень неудобно выходит… с почетным караулом. Мы полкам отказали, потому что балтийцам было обещано. Если балтийцев не будет, такая получится обида… Подведут моряки…
Иван заступился.
— Им же из Кронштадта — на ледоколе… Я с Петровского района нынче видел ребят; говорили: льду по заливу наворочено: никакой ледокол не пройдет…
Петроградские комитетские — все в сборе, здесь же ходят, по платформе. А из Центрального Бюро товарищей не видать. Спросили.
— Товарищ Сталин с Молотовым в Белоостров выехали: они первыми встретят.
Время тянется, тянется. Полчаса — много ли… А кажется — вечность прошла.
Цветы принесли; Иван засмеялся.
— Товарищ Василий. Назначьте Марину цветы товарищу Ленину поднести. Я в книжке читал: на такие случаи — полагается красивую девушку — королеву мая.
— Красивая?.. — Мариша посмотрела на Ивана. Иван понял: будет ему от Мариши за это слово, когда время подойдет.
Василий заметил взгляд, усмехнулся, несмотря на заботу.
— У нас цветам значенье другое. Цветы поэтому поднесет Комитет.
Розы — огромные, красивые. В цвет знаменам.
По всему перрону колышутся полотнища.
А на площади — все поют, поют.
Наташе странно это. И все — странно: отчего и знамена, и караул, винтовки, люди — все сейчас другое какое-то? Сколько раз за этот месяц видела — и точно сейчас видит в первый раз.
С площади — крик ура-а!.. На перрон, полным ходом, бегом вбежали матросы. Черные ленточки вьются по воздуху. Патронташи, винтовки со штыками… Бегут, как на штурм. И сразу — от разгоряченных, разрумяненных, молодых, здоровых радостных лиц полыхнуло по затихшему ожиданием вокзалу бурей.
И какие они все подобранные, ладные…
Василий, смеясь, качает укоризненно головой.
— Чего? Видишь, не опоздали… Как это может быть, чтобы моряк опоздал?!
Никита со своими посторонился, дал место. Построились. Оркестр на фланге. Знамя.
Никита прикрикнул на своих:
— Равняйсь!.. На моряков смотри — чтоб нам не хуже… Игнатьев, подбери живот, чорт… С Егорова пример бери, — у него ревматизм в колене, а фельдмаршалом смотрит.
Егоров отозвался тотчас же:
— А как иначе… Мы, брат, в девятьсот пятом…
— Идет!
Сразу замерли ряды. Бегом пробежал комитетский, махнул рукой.
— Дальше, дальше вперед, товарищи… Товарищ Ленин в первом вагоне.
— Товарищ Ленин в первом вагоне!
Уже отдувался паром на завороте черный, грудастый паровоз. Перед шеренгой матросов четкая, по застылому тихому воздуху прозвучала команда.
— Слушай! На кра-ул!
И тотчас Никита крикнул своим, по-командирски отступая на шаг.
— На кра-ул!
Взметнулись, выравниваясь, винтовки. У матросов — по нитке.
С площадки первого вагона в сбившуюся у подножки толпу уже сходили люди. Быстро. Только Сталина успел разглядеть Никита. Толпа у вагона все нарастает… И откуда набежали?.. Ведь только что было свободно, а сейчас — сплошная стена.
Марину оттиснули в этой набежавшей толпе… Но она увидела все- таки и сразу узнала, хотя… ни портрета, ни рассказа, какой он… ни разу не слышала… Он, наверно! Лоб высокий, широкие скулы… лучики тонких морщинок у быстрых, пристальных глаз… На секунду только — мелькнуло перед глазами… Запомнилось…
А и запоминать же не надо! Здесь! С нами… Теперь — все время, все дни, навсегда…
Василий подошел. Ленин обнял. Василий-же давний. С Искровских времен. Обнял — так хорошо, так просто, что у Мариши выступили слезы.
— Сюда, Владимир Ильич… К почетному караулу… Матросы просили обязательно… Хоть несколько слов.
Ленин повернул к гремящей с фланга медью труб и приветственным криком, черной, ощеренной штыками шеренге. Парча знамени взметнулась навстречу и медленным наклоном легла, шурша и переливаясь отблесками огней, к ленинским ногам.
Он нахмурился… Нахмурился, да!.. Никита стоял в двух шагах, он видел ясно… Нахмурился, а в глазах… влажность. И чуть дрожат губы.
Но голос прозвучал твердо. Негромкий, чуть-чуть хриповатый — с дороги, наверное. Он приветствовал матросов, говорил глубоко-волнующе о мире, хлебе, земле, призывал к борьбе за социалистическую революцию…
Снова грянул оркестр. Морской офицер на фланге недоуменно моргал, держа опущенную в салюте саблю. За спиною Марины кто-то прошептал:
— Вот это человек! Только ступил на землю и — в бой.
Из рядов рабочегвардейцев вырвался, без винтовки уже, Егоров.
— Ильич… родной… С девятьсот пятого…
Но его заслонил плечистый горбоносый Богданов, из Центрального Исполнительного.
— Товарищ Ленин, пожалуйте в царские комнаты… Там ждет делегация Центрального Исполнительного Комитета.