— Хорошо, я приду, — кротко пообещала Лиза.
Я мог спорить на два талера, что она, вернувшись, обнаружит запертую дверь и бумажку «Салон по техническим причинам закрыт».
— И давно сифонит? — деловито спросила моя дура подозрительного деда.
— С первой мировой.
Она не удивилась, не ужаснулась. Я заметил: первый признак глупости — отсутствие интереса к истории. Дед мог бы преспокойно сказать, что дырка у него осталась с франко-прусской войны, и для моей дуры это бы тоже сошло.
— И только сейчас пришли? — преспокойно полюбопытствовала она. — Знаете, клиент, если у вас столько лет сифонило — и ничего, то, наверное, вам так надо. Карма у вас такая. Чтобы сифонило. Сейчас порчу с вас сниму, карму вам почищу, и это… магическую защиту поставлю. Оберег-то есть.
Она достала из холодильника яйцо и разбила его в стакан. Потом развернула деда спиной к себе, а чашку поставила у его ног.
— Это для чего?
— Порчу снимать буду. Сорок осиновых веток ломать. Осины, правда, в городе не достать, но я читала — спички тоже годятся, их из осины делают.
Она отыскала коробок и отсчитала на столе сорок спичек.
— И что, не будет сифонить? — с сомнением спросил странный дед.
— Дырка затянется. Не сразу, но затянется. Стойте спокойно, клиент. А то яйцо опрокинете. Ну, начинаем.
Несколько секунд она помолчала, собираясь с духом. Я устроился на табурете поудобнее — никогда не видел, как снимают порчу спичками. Дверь туалета приоткрылась, в щели возник глаз Бурого — ему тоже было очень интересно.
Наконец моя дура вздохнула, выдохнула, всем видом показала, что впала в священный транс, и затянула нараспев, ходя при этом вокруг деда и бросая ему под ноги разломанные спички:
— Червяк в земле, камень в золе, лицо в зеркале! Яйцо в гнезде, крест на стене, порча не на мне, Божьей рабе Марье, не на рабе…
Клиент, как вас по имени?
— Вла-ди-лен, — внятно и с большим самоуважением ответил дед.
— Владимир Ильич Ленин.
Тогда она опять заголосила:
— Порча не на мне, рабе Владилене, не в его руках, не в его ногах, не в головах, не на груди, не спереди, не сзади…
— Дырка у меня вот тут, — попытался подсказать дед. — И сифонит.
Но она пребывала в творческом экстазе.
— Не он отпет, не в нем сто бед, нет в нем лиха, у покойного в сердце тихо…
Тебе бы такое «тихо», подумал я. Вот как раз у тех, кто жив после смерти, тревог и хлопот поболее, чем у вас, пребывающих в плоти телесной! Взять хотя бы меня. Сижу и беспокоюсь, не собьют ли тебя, дуру мою, с толку Лиза и Бурый, не уговорят ли сделать проклятый зазыв с того света— А в груди раба Владилена сердце бейся, кровь по жилам лейся— возгласила она торжественно. Возможно, действительно верила в свои затеи.
— И дырка! — напомнил дед.
Я бы на ее месте послал этого деда известным мужским образом.
Но она старательно показывала, что пребывает в целительском магическом трансе, и потому не могла отвлекаться.
— И дырка — заткнись! — приказала она. — Как я, Марья, ветки эти ломаю, к ногам раба Владилена кидаю, так я и делом своим, и словом своим порчу снимаюОна принялась выписывать руками перед дедовым лицом всевозможные вензеля, плюнула направо и налево, подхватила чашку с яйцом и с криком «аминь, аминь!» кинулась к туалету. Там и столкнулась с Бурым. Но ей это сгоряча не показалось странным.
— Пустите, я порчу на яйцо свела, его в унитаз надо! — закричала дура и скрылась в туалете.
Порчу на яйца не сводят, а напускают. Я хорошо помню. Это была ее очередная глупость — и я все равно не мог спорить. Оставалось промолчать. Странно было, что дед тоже молчит, не напоминая больше про свою дырку.
Спустив яйцо в унитаз и вымыв чашку с порошком, дура моя несколько успокоилась и тут лишь сообразила, что Бурому в туалете —
не место. Но вспомнить, когда именно он исчез, она не могла. И потому спросила прямо:
— Погодите, а вы откуда взялись?
— Интересно было, остался, — так же прямо ответил Бурый. — Ну что, батя, как дырка?
Дура моя сразу всполошилась:
— Клиент, не уходите, сеанс еще не окончен, я вам обереги поставлю, потом карты раскину на прогноз леченияДед молчал.
Он вообще был монументален, а теперь и лицо стало совершенно каменным. Я бы не удивился, если бы он помер и остался стоять, как памятник самому себе — дед был именно из той породы, которая на это способна.
— Ой… — сказала дура, которой, кажется, пришла в голову эта же самая мысль. Бурый — и тот забеспокоился.