Праведник русского слова
Праведник русского словаИсполняется 90 лет со дня рождения Юрия Казакова
Литература / Литература
Смирнов Владимир
Фото: РИА Новости
Теги: Юрий Казаков
При всей огромности и беспредельности времён, их страшной краткости в судьбе человека, его жизнь была отмечена любовью нескольких поколений. Да, любовью. По-другому не назовёшь. Тут дело в русском чувстве. Это не означает, что оно лучше чего-то другого. Так, слава Богу, уж устроен мир. Гармония всегда одна. Но она меняется во времени и пространстве. Таков ритм всего на свете. Это, по Георгию Ивáнову, «сияющее дуновенье божественного ветерка».
Давным-давно Юрий Казаков писал: «Коротко в России лето, но всегда, когда ждёшь его, предвкушаешь – таким бесконечным, жарким, светоносным кажется оно, а придёт – то погода никак не налаживается, то холода, то циклоны, ветры… Мелькнёт, и нет – это Пушкин заметил – оттого и грусть».
Кто-то подумает: да, Казаков замечательно писал о природе, но проза его как-то облегчена, якобы беспроблемна и бесконфликтна. Иван Бунин, которого обожал Казаков, однажды заметил: «Что значит природа? Всякое движение в природе есть движение нашей души, и наоборот».
Георгий Адамович, замечательный литературный критик и поэт, одна из самых значимых фигур эмигрантского мира 20–70-х гг. прошлого века, так писал Казакову в конце шестидесятых: «Как бывает изредка в настоящей невыдуманной литературе на трёх страничках всё сказано, больше дословного содержания, и нечего добавить». Это точно объемлет всё то, что было сделано Казаковым в русском художественном повествовании.
Друг Казакова, и сам превосходный писатель, Виктор Конецкий в свои поздние годы заметил, что самые значительные русские прозаики второй половины ХХ века – Виктор Курочкин и Юрий Казаков. Только у Курочкина стихии пронизаны светом, а у Казакова они по большей части мрачны и горьки.
В декабре 1965 г. Казаков, уже известный и признанный художник, писал в автобиографии: «Родился я в Москве в 1927 году в семье рабочего. Отец и мать мои – бывшие крестьяне, выходцы из Смоленской губернии. В роду нашем, насколько мне известно, не было ни одного образованного человека, хотя талантливы были многие. Таким образом, я – первый человек в нашей родне, занимающийся литературным трудом».
«Писателем я стал поздно. Перед тем как начать писать, я долго увлекался музыкой». Казаков окончил музыкальное училище им. Гнесиных по классу контрабаса. После этого три года играл в симфонических и джазовых оркестрах. «Но где-то между 1953 и 1954 годами стал всё чаще подумывать о себе как о будущем писателе. <…> Я страстно хотел увидеть свою фамилию напечатанной в афише, в газете или в журнале. Тяга к писательству всё-таки пересилила». В 1953 году он напечатал несколько очерков в газете «Советский спорт» и поступил в Литературный институт им. А.М. Горького. Его рассказы стали нечасто появляться с 1954-го – и до последних лет жизни – в журналах «Москва», «Молодая гвардия», «Знамя» «Крестьянка», «Огонёк», «Наш современник», в знаменитом сборнике «Тарусские страницы», в «Литературной газете» и «Комсомольской правде». В начале 60-х гг. вышел его замечательный «Северный дневник». Рассказы «о детях и для детей», а среди них такие шедевры, как «Тэдди», «Никишкины тайны», «Песни леса», публиковались в самых популярных детских журналах.
Его рассказы и очерки вошли в «Северный дневник», другие работы составляют два не очень больших тома. Печатался писатель редко. А самой пространной его литературной работой был перевод трилогии известного казахского писателя А. Нурпеисова «Кровь и пот». Это была превосходная работа Казакова, которая, кроме всего прочего, принесла ему материальную независимость и возможность приобрести дом в Абрамцеве, где прошли последние годы жизни.
Кроме этого перевода Казакова на протяжении почти трёх десятилетий печатали довольно скудно. Он – пример не мало пишущего и мало печатающегося автора, а редкий случай в нашей литературе взыскательности и честности. А потому небольшие книги Казакова всегда были для просвещённой читательской публики событием. И уже довольно давно ясно, что это – русская классика.
Рассказы Казакова были подтверждением явления «большого стиля» в русской словесности той поры. Ибо в них высокая традиционность русской психологической прозы от Пушкина, Лермонтова до Чехова, Бунина, Пришвина соседствовала с удивительно новой музыкальностью, «модерностью», художественной фактурностью в довольно непривычных и «простоватых» конфликтах. Не считая ранних опытов, новеллистика Казакова не несёт в себе подражательности. Он обожал русских литературных гигантов, но откровением для него стало повествовательное искусство Ивана Бунина, которого он открыл для себя в середине пятидесятых. Слава богу, что восторженная влюблённость в Бунина не привела тогда молодого писателя к зависимости и подражанию. Всё в сочинениях Казакова – своё, только ему принадлежащее, определяемое по звуку, тону, ритму. Эти же свойства присущи его очеркам и «Северному дневнику». Так по-русски в те времена уже давно не писали. Вот почему к нему с неподдельным интересом отнеслись литераторы русской эмиграции. А среди них Борис Зайцев и Георгий Адамович, который писал в Россию Казакову в январе 1968 года: «Какой-то «восторженно-печальный» и вместе с тем радостный вздох освобождения от теорий, от выдумок; чувство, что в жизни, во всех её таинственных повседневных мелочах есть нечто, от теорий ускользающее, и перед чем они бессильны».