Падал снег в колею, и подтаивал снег внутри.
«Всё — я больше не пью!! Это просто, как трижды три».
«Когда луна трухлявым бивнем…»
Когда луна трухлявым бивнем
Толкнёт к зиме земную ось —
Приветствую не то, что родилось,
А то, что неминуемо погибнет:
Хруст мокрых стеблей под пятой,
Осу, жужжащую в межрамье,
Осоку жёлтую и воду в кране,
Так и не ставшую святой.
За смертью смерть нам дарит жизнь,
Но в ежегодной круговерти,
В скольжении от жизни к смерти
Всё больше жизнью дорожишь.
И по дороге всякий куст
С листом последним на ветру,
Который облетит к утру,
Мне мил и дорог, даже пусть
Вокруг бурлит, шипит и брызжет,
Как из шампанского под нос,
Из-под шипованых колёс
Дождя дождавшаяся жижа.
«Одноглазая муза голосом тихим вещает…»
Одноглазая муза голосом тихим вещает,
робко скрипит слепое перо старика.
Мутная Волга к морю течёт равнодушно,
в водах неся пепел последних преданий.
«В загаженном рекламой городишке…»
В загаженном рекламой городишке
Так хочется в толпе найти глаза,
И о безумной вечности сказать
Тайком курящему мальчишке.
Ихтис
Поставьте стражника стеречь людской покой
В сутяжном, липком мире, где покоя
Не больше, чем в полёте над рекой
Ночного бражника на запахи левкоя
И резеды в саду, где столько лет подряд
Я наблюдал скольженье слёз по вишне,
Где над малиной гроздья звёзд горят,
Где каждый пень мне шепчет: «Третий лишний!»
Здесь дрозд гнездится в абрикосовом шатре,
Здесь каждый год ждёт пчёл сирени глыба,
Здесь, как костяшки на засаленном столе,
Лежат слова и означают — рыба.
Бесценные, как б-дь на корабле,
Чьи кружева над бухтой штиль развесил,
Где день за днём мы нежимся в тепле
Потёртых, старых, колченогих кресел.
Поставьте стражника!
В надежде, что судья
Не ускользнёт из-под его надзора.
Но капли крови с острия копья
Текут,
текут,
текут,
текут,
и скоро,
Прорвав хламиду, горстью красных бусин
Посыпятся к его нагим ногам,
И в Третьем Риме — третьи злые гуси
Поднимут гам в предчувствии врага.
Поставьте стражника! пока он недвижим,
Пока он нем и немощной рукой
Не стёр планеты, и пока он жив —
Поставьте стражника — стеречь его покой!
Остров
По Венеции гуляют два еврея;
солнце греет травертин и липкий мрамор,
и сверкает в затенённых галереях
вечный образ неземной витражной мамы.
Плеск каналов и журчанье русской речи
в разговор вплетают смысла нити.
Разговор идёт, конечно же, о вечном,
Разговор идёт о северном граните,
Об отце и о скупом блокадном быте
Речь ведётся здесь, на площади Сан-Марко,
И о тех, кто двести лет, забыв Египет,
Стерегут в дождливой дельте остров мрака.
Солнце греет, и пока ещё вы вместе
И едины, как река и переправа,
И о том, как долго свадьбы ждать невесте,
Рассуждает разговор картавый.
Ты смеёшься — виноградины летают.
Как легко чужую жизнь листать, как книгу,
А за всем этим спокойно наблюдает
Эмигрантка — цареградская квадрига;
Восемью бессмертными глазами
Она видит мир и пироскафа остов
Под песком лагуны, и тебя, и остров,
Тот, с которым навсегда тебя связали,
И где скоро кипарисовые клинья
Над тобой споют про низость мезальянса.
На скамье лежит забытый «Старший Плиний»
В переводе на новейший итальянский.
Кредо
Отлипая от пыльных штор,
Свет сочится в закрытые двери, —
Существует лишь то, во что веришь,
Надо только понять — во что.
Но об этом давно всё сказано.
Безразлично мне — позже ли, сразу ли
Кислород перекроет шток —
Надо только понять — во что.