И вот однажды, когда мы плыли мимо снеговых вершин Новой Земли, их вид на горизонте пробудил, очевидно, в нашей пленнице воспоминания о былой вольной жизни, оживил в ней инстинкт свободы. Сова была беспокойна и усиленно грызла свою привязь. И перед ее отчаянными усилиями не устояли электрические провода. Расщипав обмотку, она перервала клювом одну за другой все проволоки, освободилась, вспорхнула и полетела к далекой земле, но неокрепшее еще крыло изменило ей, и она упала в море…
К счастью, я во-время заметил катастрофу. Бросился к штурману с просьбой повернуть пароход или спустить шлюпку для спасения совы…
— Не имею права менять курс или задерживать ход парохода, — был ответ. — Обратитесь к капитану.
Капитан с живым сочувствием откликнулся на несчастье общей любимицы, хотя пароход успел отойти уже довольно далеко от утопающей. Он сам отправился на капитанский мостик и стал лично руководить движением парохода, направляя его курс на маячившую вдали на волнах белую точку. Волнение было сильное, спускать шлюпку было затруднительно, и поэтому было решено подойти к гибнущей птице как можно ближе, стараясь не задеть ее движением винта или корпуса парохода. Теперь уже видно было, как бедняга, чувствуя всю опасность положения, отчаянно гребла и ногами и крыльями к пароходу и рвалась изо всех сил к тем людям, которые лишили ее свободы, а теперь шли ей на выручку.
Бросили пробковые круги, но они упали слишком далеко. Тогда спустили на длинном шесте сетку. С замиранием сердца вся команда и состав экспедиции следили за движением птицы. Вот она уцепилась за сетку. Сетка идет назад… Птица держится за нее. Но, когда стали поднимать вверх, вдруг трах… птица срывается — и снова в воде. Вновь опущена сетка, вновь птица цепляется за нее. Затаив дыхание, тянем сетку вверх, и вот, наконец, утопленница на палубе.
Вздох облегчения вырывается из груди команды. И нужно видеть, с каким выражением участия, с какой трогательной нежностью все эти суровые моряки, видавшие виды и закаленные в невзгодах, окружают этот маленький, жалкий, мокрый комочек перьев. Сова лежит на боку с судорожно сведенными лапами, с широко открытым клювом. Она тяжело дышит, ее потускневшие глаза задергиваются пленкой.
Слышатся уныло-сочувственные восклицания:
— Застыла…
— Не выживет…
— Где уж!
— Вода-то как лед!..
Приносят пресной тепловатой воды и обмывают утопленницу от разъедающей морской соли. Сова не шипит и не щелкает клювом, предоставляя делать с собой, что угодно. Скверный признак!
Положив утопленницу в клетку, снесли ее в каюту, но, так как там оказалось недостаточно тепло, то клетку перенесли в топочную.
И вот свершилось чудо. Когда я через час пришел в топочную, обсохшая сова уже сидела на своем нашесте и встретила меня обычным шипеньем и щелканьем клюва. Она ожила. Воскресла из мертвых! Радостная весть мгновенно облетела пароход. К сове приходили с поздравлениями. Настроение экипажа было торжественно-приподнятое, праздничное…
От Архангельска до Москвы. — Сова в Москве. — Вылет на волю и ловля совы. — Передача совы в Зоопарк. — Сова в Зоопарке.
Наконец, 20 сентября мы в Архангельске. Команда устраивает сове проводы и на прощание задает ей пир: вместо отвратительной тюленины ее угощают свежим мясом…
Начинается сухопутное странствование совы, едва ли не горше водного. По железной дороге наша путешественница едет в пассажирском вагоне в клетке с детским билетом. Здесь покойнее, не качает, как на море, но зато грохот поезда оглушает и одуряет странницу.
Но вот мы в Москве. С вокзала сова едет на автомобиле. Мучительный переезд. При каждом толчке автомобиля сову сбрасывает с насеста и бьет о стенки клетки. Наконец сова водворяется на местожительство в столице на четвертом этаже дома близ Патриарших прудов, в профессорском кабинете, где на книжном шкафу ей устраивается насест. Чувствует себя сова на новоселье неважно. Ей душно и жарко в комнате. Дышит она тяжело, с раскрытым клювом, и наибольшее оживление проявляет по утрам, слетая в это время на письменный стол или окно, откуда созерцает двор, крыши, трубы соседних домов.