Справедливость требует признать, что в последнее время наибольшее внимание делу исследования Севера уделяют норвежцы. Всему миру известны имена наиболее деятельных путешественников-исследователей — Фритиофа Нансена и Роальда Амундсена, посвятивших всю жизнь изучению Арктики. Подобно тому, как у нас существует в Ленинграде специальный институт по изучению севера, в Норвегии, в Осло, имеется институт по изучению Шпицбергена и Медвежьего острова; институтом руководит известный норвежский ученый Адольф Хуль.
В 1926 году Амундсеном и американцем Эльсвортом была предпринята экспедиция на воздушном корабле «Норвегия», имевшая целью пересечение Северного полюса. Итальянский инженер-конструктор Умберто Нобиле, строитель «Норвегии», был приглашен в качестве капитана дирижабля. Амундсен и норвежский летчик Рийсер-Ларсен были единственными членами экспедиции, знавшими Север. Экспедиция эта хотя и прошла благополучно, однако, не дала особенно ценных научных результатов, так как пребывание корабля в полярном районе было сравнительно недолгим.
В 1928 году Нобиле предпринимает самостоятельную экспедицию на дирижабле «Италия». Считая себя достаточно знакомым с условиями полета в полярных странах и вполне полагаясь на свои силы, он не берет с собой никого из полярных пионеров и ограничивается тем, что имеет на борту молодого шведского ученого — Финна Мальмгрена, метеоролога, знающего Арктику.
Внимание всей Европы было приковано к экспедиции Нобиле. Первые его полеты из базы, расположенной в бухте Кингсбей, у крошечного городка Нью-Олесунд, прошли благополучно. Мир надеялся уже на удачное завершение и этой второй попытки приподнять завесу над таинственной Арктикой, однако, вопреки ожиданиям, радио принесло трагическое S. О. S. Дирижабль погиб. Экспедиция исчезла… Часть экипажа «Италии» — те, которые находились в главной гондоле, — оказалась запертой на дрейфующей льдине близ острова Шпицберген, к северо-востоку от мыса Ли-Смит. Об остальных участниках экспедиции ничего не было известно. Радиосвязи с группой Нобиле также не было.
Впоследствии, когда заработало радио, стало известно, что трое участников. экспедиции покинули основную группу с намерением достичь материка и сообщить культурному миру о бедственном положении экипажа «Италии», в составе которого были раненые. В эту группу, покинувшую лагерь Нобиле, входили трое: швед Мальмгрен и итальянцы Цаппи и Мариано. С этого момента судьба группы была неизвестна, так же, как и судьба других членов экипажа, поднявшихся в воздух вместе с дирижаблем после отрыва от него главной гондолы. Спасение экипажа «Италии» требовало принятия срочных мер. Ряд экспедиций, снаряженных итальянцами, не имел успеха, так как тяжелые условия северного плавания не позволяли их кораблям приблизиться к группе Нобиле.
Когда стало очевидно, что требуется принятие срочных и энергичных мер, советским правительством и общественностью был снаряжен в поход к острову Шпицберген ледокол «Красин». Ему предстояло пробраться к группе Нобиле, снять ее со льда и попытаться разыскать остальных членов экипажа «Италии». Поиски «Красина» должны были расшириться в виду исчезновения Амундсена, отправившегося на самолете «Латам» с французским летчиком Гильбо на поиски экспедиции Нобиле. Амундсен, народный любимец, имя которого знает каждый ребенок в Норвегии, исчез… Когда «Красин», покидая Норвегию, шел фиордами, — с каждого встречного судна, с каждой лодки неслись ему вслед возгласы: «Найдите Амундсена!»
Читатели «Всемирного Следопыта» достаточно хорошо должны из двух предыдущих номеров знать жизнь этого смелого исследователя, одного из замечательнейших путешественников нашего века…
«Красин» нашел итальянцев. «Красин» их спас. Теперь, во втором походе, несравненно более трудном, чем первый, ему предстоит нелегкая задача попытаться помочь Амундсену, пожертвовавшему жизнью ради спасения своих товарищей, исследователей северных стран…
Я был на севере недолго, но тех двух месяцев, что я там провел, вполне достаточно, чтобы оценить великое мужество, проявленное старым Роальдом, чтобы понять самоотвержение человека, рискнувшего лететь в объятия ледяных пустынь. Тем большего уважения заслуживает этот подвиг, что в 1925 году на опыте своей неудачной попытки достижения полюса Амундсен мог убедиться в трудностях предприятия и отчетливо знал о грозящих ему опасностях.
Однако, несмотря на мой восторг перед мужеством Амундсена и его спутников, несмотря на глубокое уважение к этому прекрасному имени, я беру на себя смелость посвятить настоящий очерк не ему, а нашему соотечественнику, морскому летчику, Борису Григорьевичу Чухновскому. Отлично зная исключительную трудность условий работы на севере, имея перед глазами примеры стольких неудач, вплоть до трагической неудачи самого Амундсена, Чухновский, тем не менее, смело поднимается в воздух, чтобы сделать попытку помочь бедствующим итальянцам. Но этого мало; в настоящее время он не складывает оружия и делает все, что может, чтобы приподнять завесу над последним актом трагической и прекрасной истории величайшего из северных исследователей наших дней. И не одному Борису Григорьевичу посвящен мой очерк, но также летной стайке, с которой он пробивался через ужасные для летчика туманы Шпицбергена и с которой теперь снова идет навстречу полярным льдам и туманам…
Сборы мои на «Красин» в Москве волей-неволей должны были уложиться в шесть часов. Немудрено, что те несколько часов, которые я имел в Ленинграде между прибытием из Москвы и отправлением на борт «Красина», мне пришлось, высунув язык, носиться по городу в поисках вещей, которые были необходимы для полярной экспедиции, в роде меховых рукавиц, шапки, мехового кожаного пальто и теплого белья. К сожалению, в том учреждении, которое секретарь экспедиции называл почему-то «универмагом» ЛСПО, ничего этого не оказалось, так как, по словам продавцов, «летом теплыми вещами не торгуют»…
Добраться до Гутуевского Ковша (около входа в порт) и Угольной гавани, где стоит «Красин», оказалось не так-то просто. Лишь благодаря содействию командира порта, после 2½ часов ожидания на берегу, компания будущих «красинцев» попала в Угольную гавань, где у стенки, около черной громады «Красина», сгрудились баржи, катера, буксиры и шлюпки. Если не особенно трудно налегке попасть с катера на «Красина», пользуясь парой узеньких сходней, переброшенных через люки угольных барж, и веревочным штормтрапом, то проделать это с чемоданами оказалось прямо невозможно. Не имея привычки лазить по вертикальным трапам с чемоданом за спиной и с мешком в каждой руке, после нескольких попыток и падений на палубу, полную угля, я должен был отказаться от этого способа сообщения и, улучив минуту, вместе со всем своим имуществом залез в огромную железную бадью, в которой на палубу «Красина» поднималась лебедкой куча желтых кругов швейцарского сыра. К сожалению, как оказалось, эти сыры ехали вовсе не на палубу, а были опущены в глубокий черный трюм, где грузчики встретили меня далеко не так любезно, как я рассчитывал быть встреченным на «Красине». Снова при помощи «конца» (каната) пришлось мне извлекать мои злополучные чемоданы из трюма на палубу.
Если вы думаете, что «Красин» представлял собой нарядное, вычищенное судно, на котором сверкают медные части и блестит «надраенная» (начищенная) палуба, то вы жестоко ошибаетесь: горы, ящиков, мешков, бочек, рогожных тюков, сотни буханок хлеба — все это сплошь заваливало покрытую толстым слоем угольной пыли палубу. В лабиринте этих нагромождений тыкались люди команды с усталыми, бледными лицами и с трудом протискивались какие-то совершенно некорабельного вида люди, — вероятно, такие же пассажиры, как и я. Однако пассажирами мы оставались недолго. Едва успел я протиснуться в первый попавшийся люк и спуститься по трапу в кают-компанию, как должен был превратиться в грузчика, облаченного в рабочую блузу и огромные брезентовые рукавицы.