Густо валила белка и красовиты были их сизо-серые шкурки. У Федора и Сергея радовалась душа. Радовался ли Прохор— разве разгадаешь?
Марье на заимке днем со скотом забота, а вечерами сколько хочешь времени потосковать о Семушке, милом сыне. Глаза угрюмого Прохора не жгли Марью, и тосковала она вволю.
На третий день «советского рождества», утречком, когда солнце только что раскинуло по снегу драгоценные каменья, когда повеселела на закраине тайга, застучало в сенях Прохоровой избы, и на стук отозвалась Марья:
— Кто там?
— Я, да не один, принимай гостя! — весело крикнул за дверью Аким-грамотей.
Откинула Марья крючок. Дохнул морозный пар в избу. На пороге стояли Аким и неизвестный человек в дохе до пят.
— Вот оно какое дело, — сказал Аким, — забыл твой московский Семен, как и одеваются в Сибири. Степью — крутой мороз, а Семен, накося, в шинели переваливать через степь намеревался. Ожидал, что пуговки да ремешки его согреют! Спасибо мужики наши мшистые силком на Семена доху напялили, а то бы прокалил твово сына мороз, право слово.
Человек сбросил доху и оказался военным. На груди у Семена выплакала Марья слезами радости всю тоску…
* * *
По закраине тайги, около заимки Прохора, по осень бродят медведи. Беспокойный зверь — медведь: медовым августом приходит на пасеку, словно хозяин, колоды бьет; рогатую скотину дерет беспощадно. Только таежные жеребцы, конских косяков охранители, не боятся бурых зверей, и медведи не тревожат конские косяки, знают, что лют в тайге жеребец: всегда он готов и копытом бить и зубами грызть зверя. Но теперь под пухлым снежным одеялом спали в берлогах медведи и никаких бед не чинили.
Показал Семен Акиму щегольское ружье «винчестер», которое привез он из Москвы.
— Да, ружьецо у тебя — что надо, — заметил Аким, — восемнадцать зарядов— ух-ты! Слона сковырнуть можно. Но на берлогу, Сема, умеючи ходить надо. Если зря медведя поднять, он выскочит, ровно молния, и сгребет. Отца жди, Сема. Один не ходи. А берлог тут сколько хошь под Лысой.
На третий день после своего приезда заскучал Семен. Разрисованы морозом стекла, тихо ступает меховыми пижмами[37]) мать. Ей уже успел рассказать Семен про Москву, про полеты. Охала старуха; наохалась, стихла, и скука ужом вползла в избу.
— Завтра пойду на стан, чего они там канителятся, — сказал Семен.
— Пойди, сынок, пойди, — отозвалась Марья, — а то бы обождал. Слышь, белка тихо пошла.
— Отпуск короткий, мамаша. Отца, братьев смерть хочется повидать. Да ты не тревожься, не закружусь по увалам. Помню дорогу на стан. Они на четвертом за Лысой?
— На четвертом, сынок, на четвертом.
* * *
Опять ночью подобрел мороз. Пасмурна выглянуло последнее утро года. Комья снега лежали мертвые на лапах хвои, не играли алмазами. Задумчивая стояла тайга.
По руслу похороненной до весны речки от заимки Прохора протянул Семен лыжный след. Лыжи скользили мягко, неслышно.
Вдруг холодок страха обжег Семена: из-под самого носа лыжины, как черная бомба, вырвался старый глухарь и, загрохотав крыльями, нырнул в бело-зеленую стену леса.
— У-ух, шалавый! — вскрикнул Семен. Долго потом скользил он, улыбаясь. И качал головой. — И может же так напугать кополун![38])
Два кедровых становища Семен проехал — взопрел. Плешь Лысой закрылась-деревьями. Помнит Семен, отсюда до четвертого становища, вокруг которого белкует Прохор, верст шесть.
— Теперь покурить можно, — сказал Семен и зашмыгал лыжами к корням пихты, заметенным снегом.
Взлез Семен на корень, схожий с отростком морского чудища — осьминога, «Ирой» попыхивает, поглядывает по сторонам. Глядь, рядом из снежной отдушины пар валит…
— Вот тебе и ожидай нежданного! — подумал Семен, холодея, — на берлогу ведь я напоролся!..
И закружилось вихрем в мозгу Семена:
— Эх-ма! Стукнуть бы одному… Потом добежать до отца, до братьев: а ну-ка идем за медведем, родные. Эх-ма!
— Так что ли? — спросил себя Семен и сам себе ответил:
— Так…
Скинул и швырнул на снег доху. Винчестер звякнул на боевом взводе.
От первой посланной в берлогу пули не встал медведь: только шибче повалил пар. Видимо, зверь пробудился.
Тогда крикнул Семен:
— На тебе еще, если сразу не лезешь!
Хлестнул второй выстрел…
Зверь пошел не дыбком, а скоком. Близко перед Семеном открылась красная пасть в злобном оскале, но винчестер молчал— потянул Семен не спусковую скобу, впопыхах уцепился скрюченным пальцем за рукоять затвора…
Близко перед Семеном открылась красная пасть, но винчестер молчал…
Расщепленное ложе отлетело далеко в сторону. От новенького американского винчестера остались два погнутых ствола, на которых болтался исковерканный магазин…
Медведь сидел на Семене, левой лапой черпал из развороченного черепа мозг…
* * *
Прохваченная морозом земля не пускала лопату — трудно было могилу копать. Прохор сказал:
— На-ка, Серега, порой ты. У меня что-то руки замлели. Пойду наведуюсь на заимку, сердце болит, как там Марья.
— В город, не иначе, везти мать, — вздохнул Сергей, сильно нажав подошвой пижмы железо лопаты.
— Может, и не надо будет везть, может, она отойдет, когда похороним.
— Где отойти, тронулась она разумом!
Тут же пожалел Сергей, что сказал это. Упал старик на снег и застонал словно выпь…
Разнаряженная серебряными махрами стыла тайга…
ОБО ВСЕМ И ОТОВСЮДУ
ГЕРОИ МОРСКИХ БЕРЕГОВ.
(К рисунку на обложке)
Опоясаные скалами и мелями берега Англии очень опасны для судов. Это настоящие ловушки смерти, и каждый год несколько пароходов становятся жертвой коварных берегов. Ненасытные жадные волны неустанно требуют себе дани, и приходится делать все возможное Для того, чтобы уменьшить число жертв. И главную роль в этом играют спасательные станции.
«Судно тонет! Судно в опасности!» С быстротой молнии разносится эта весть, когда над бушующими волнами раздается глухой призывный сигнал о помощи, и к черным тучам взвивается одна ракета за другой. И в тот же миг команда спасательной лодки бежит со всех ног к лодочному сараю, зачастую одеваясь на бегу.
Когда команда спасательной лодки добегает до берега, там всегда оказывается по меньшей мере несколько десятков добровольных помощников, с помощью которых спасательную лодку спускают в воду без секунды промедления. Миг — и она уже на воде. Не один раз злые волны снова и снова отшвыривают ее назад на берег. Не беда! Еще раз, ребята! Смелей! И в конце концов, удается перехитрить море…
Вдоль берегов Англии разбросано около трехсот спасательных станций. Все они подчинены Обществу спасания на водах, хотя спасательные лодки обыкновенно носят имя жертвователя или жертвователей, на средства которых они куплены. Это правило ведет к разным курьезам. Встречаются, например, лодки с трехэтажным именем, вроде «Воскресные классы Манчестера и Сальфорд».
От обычных лодок спасательная лодка отличается, во-первых, своей плавучестью, во-вторых, способностью автоматически освобождаться от попавшей в нее воды, и, в-третьих, способностью сразу опять вставать на киль, если она опрокинется. Ее плавучесть обеспечивается воздушными камерами. Попробуйте потопить надутый рыбий пузырь или надутую велосипедную камеру! Можете вы это сделать? Тому же самому естественному закону подчинена спасательная лодка, которая имеет на носу, на корме и по бокам камеры, наполненные воздухом. Она носится по волнам, как пробка. Эти же камеры в связи с тяжелым железным килем делают спасательную лодку «самовыпрямляющейся», как «ванька-встанька». А автоматическое освобождение от воды происходит при помощи устроенных в дне сточных трубок, снабженных клапанами, открывающимися только в одну сторону. Клапаны позволяют воде выйти из лодки, но не впускают ее в лодку.