Завернувшись в спальный мешок, я лежу с открытыми глазами и прислушиваюсь к тишине. Таежная жизнь затаилась в темноте, и загадочно жуткими кажутся ее приглушенные голоса. Вот под невидимой ногой треснул сучок, завозилось что-то в ветвях, прозвучал и смолк вдали какой-то крик. Для наивного тунгуса это и есть мир «духов». Это они, «духи», бродят сейчас там, наступая на сучья, возясь в ветвях, издавая крики. Это их ловит своими зевками шаман, собираясь предсказывать судьбу человека…
Не знаю, что видел тунгус, когда смотрел в чашку с водой. Дух капризен и не всегда является на зов. Но что дух, которого он вызывал, действительно существует, как существуют и Красный и Белый Человек, в этом Павел, пока еще убежден крепко…
— Идешь, бае? Ну, иди, иди. Там ты минуешь Дилюшму, потом попадешь на Хушмо. По ней пройдешь Ухогитон и Ухогагитту, а там увидишь ручей Великого Болота. Я буду рад, если с тобой не будет беды…
Так когда-то напутствовал Кулика шаман на пороге Страны Мертвого Леса.
Наш шаман Прел яе говорит напутствий, потому что идет, вместе с нами, но в душе, вполне разделяет опасения того шамана. Чувствуя ко мне особое доверие, он несколько раз спрашивает меня, не случится ли с ним чего худого в этом страшном месте…
— Аванька ходить… сюда боится, — говорит он. — Я иду, потому что люче идет. Огды ничего не сделает люче… Видишь? Он тут делал большой беда…
Да, я вижу. Уж давно нам попадаются поваленные, вывороченные с корнями деревья, которые трудно отнести к обычному таежному бурелому, — они все лежат вершиной в одну сторону, как будто их нарочно так положили. До сих пор этот перелом носит частичный характер — тайга повалена лишь на северных склонах округлых сопок. Но чем дальше мы идем берегом красавицы Макитты, торопливо бегущей на свидание с быстрбводным Чамбе, тем чаще и обширнее плеши поваленного леса.
Лучи осеннего солнца разогнали пелену; облаков, но крупные капли ночного дождя, словно невытертые слезы, блестят еще на иглах сосны и пихты, обдавая нас каскадом брызг, когда вьюк цепляется за ствол дерева. Из-за зубчатого гребня ельника поднимает двуглавую вершину последняя возвышенность из Ожерелья Макитты — «Шакрома» («Сахарная Голова»). К востоку, преграждая путь, тянется горный хребет. На нем нет растительности, и издали кажется, что он легко проходим. Но тунгус смотрит на хребет, приложив козырьком руку к глазам, и говорит:
— Там не надо ходить… Тайга…
Я вглядываюсь вперед и только тогда замечаю темные полосы, которыми исчерчены склоны хребта. Тунгус, у которого зрение ястреба, прав: там действительно тайга. Но тайга эта не стоит а лежит..
Между Шакромой И хребтом — пологая, густо заросшая седловина, и в нее сворачивает тунгус. Без устали работает пальма и кажется, что дебрям не будет конца. Несколько раз перевьючиваем лошадей, а мешки трещат так, что не успеваем зашивать. Но вот впереди светлеет, и чаща выпускает нас из своих объятий. Мы на опушке.
Странное, невиданное зрелище! Впереди чисто. От голубеющих справа и слева далеких хребтов и вдаль, насколько хватает глаз, прошелся гигант-косарь и положил, на землю буйную тайгу, как траву. Ни одной рощицы, ни одного живого деревца, которые… скрасили бы картину великого разрушения. Полуобожженая мертвая тайга лежит на земле, хаосом переплетающихся сучьев и стволов, но в этом хаосе есть своя закономерность: все деревья лежат вершиной в одну сторону. И настил бурелома так плотен, что по нему можно итти, не прикасаясь ногами к почве.
— Ой, диво, диво, как валил! — качает головой тунгус. — Весь тайга кончал…
Для Павла настал решительный момент: или он сейчас забастует, как это было с проводником Кулика, отказавшимся итти в Страну Мертвого Леса, или любопытство возьмет в нем верх над страхом. Мне удалось подметить, что он очень заинтригован, зачем мы идем в это страшное место.
Собственно говоря, тунгус нам больше не нужен. Мертвая тайга, укажет нам путь лучше любого проводника. Придерживаясь направления лежащих на земле деревьев, мы безошибочно придем к избушке Кулика, так как лес повален, по словам Сытина, радиусом от центра падения метеорита. Избушка находится в середине гигантского веера, который образует этот бурелом.
Первым дергает за повод Вологжин, за ним — тунгус: любопытство победило! Мы вступаем в Страну Мертвого Леса. Кругом безмолвно и пусто. В небе не видно ни одной птицы, внизу ни одно движение не нарушает покоя мертвой тайги. Треск, которым сопровождается наше продвижение по этой грандиозной засеке, кажется особенно громким среди глухой тишины. Покидая чащу, мы думали, что нам уже не придется пускать в ход иголку, но лишь теперь для нее началась настоящая работа. Итти мертвым лесом труднее, чем пробираться через джунгли тропиков. Сухие сучья, острые, как копья, угрожают не только нашим вьюкам, но и лошадям и нам самим. Прежде чем занести ногу, нужно выбрать место куда ее поставить, но и после этого еще нельзя сделать движения: надо посмотреть, не нацеливается ли вам в глаз предательский сучок. Только тогда вы можете сделать шаг.
Скорость движения катастрофически падает, а нам предстоит преодолеть не менее двадцати пяти километров бурелома. Наши предположения сделать сегодня ночовку на реке Хушмо рушатся после первых же шагов по мертвому лесу. Солнце уже готово скатиться за горизонт, когда мы достигаем болотистых истоков Макитты, а это значит, что до Хушмо еще не менее пятнадцати километров.
Из мелкой поросли березняка поднимается табун полевиков — первые живые существа, которых мы встречаем в мертвой тайге. Хотя мы уже давно не имели на ужин дичи, нам не до охоты: при переправе через болото по уши нырнула в тину одна из лошадей. Вытащив после долгих усилий коня, выбираем место, для лагеря и тут только замечаем, что одного из нас не хватает. Кого? — Конечно, комсомольца. Он у нас «веры такой». На этот раз Митя погнался за тетеревами.
По-настоящему тут заблудиться трудно: идя по направлению поваленных деревьев, рано или поздно выйдешь на реку Хушмо, а Мите известно, что на Хушмо имеется выстроенное экспедицией Кулика зимовье, от которого идет тропа к избушке Кулика. Но, выйдя на эту реку, как Он будет знать, куда итти к зимовью — вверх или вниз по реке? Хушмо длинна, и если Митя возьмет неверное направление, мы его не скоро увидим…
Время от времени подавая сигналы из винтовки, мы не теряем надежды, что охотник вернется. Но вот тьма давно уже поглотила Страну Мертвого Леса, остыл оставленный Мите ужин, а юноши все нет. Сытин берет в руки ружье, сует в карман кусок хлеба и банку консервов и говорит:
— Митя, несомненно, прошел на Хушмо. Я пойду туда и у зимовья буду стрелять, чтобы он знал куда итти.
Сытин надеется на свою память, — он был на Хушмо вместе с Куликом и знает, где находится зимовье. Но когда он уходит, тунгус бормочет, ни к кому не обращаясь:
— Один кружал — стало два… Будет худо, если не встретится Белый Человек…