* * *
Вечером мы ходили на Екатерининский остров. Мы миновали город — эти несколько десятков маленьких домов, прилипших к скалам, перешли по мосту перейму и по скользкой тропинке поднялись на скалистую костлявую спину острова. Тропинка кончилась наверху, у будок с метеорологическими приборами. Но мы прошли дальше, перевалили через кряж и, глубоко увязая в снегу, спустились к морю. Здесь было дико и полярно. На берегу кучами громоздились большие, полуприкрытые снегом камни. Глядя на их странные, самые неожиданные положения, казалось, что они только что шевелились под снегом, силясь сбросить с себя тяжелый белый покров, неуклюже карабкались друг на друга, некоторые из них наполовину освободились, а теперь, обессилев, все заснули.
У камней шумит море. Твердыми холодными волнами оно набегает на берег, и вода в нем черна какой-то особенно густой, внутренней чернотой. Уже темнеет, и туманное небо опускается над морем все ниже и ниже. В море резко вырисовываются белые шхеры, такие же костлявые, как каш остров. Они иногда кажутся большими пловучими ледяными горами.
В море резко вырисовываются белые шхеры, такие же костлявые, как и наш остров…
Сзади спускаются с кряжа наши глубокие следы. Кругом— никого. Только шумит море, шумит ветер, и на берегу спят под снегом тяжелые камни. Совсем нетрудно представить себе, что стоишь не на берегу Кольского залива, а на каком-нибудь далеком полярном острове, и если поднимешься на кряж, увидишь перед собой не яркие электрические огни биостанции, а все такое же черное упругое море, туманное небо и шхеры, похожие на айсберги…
IV
По тундре. — Телеграфные столбы. — Из трех вернулся один. — Мельница, работающая на дне моря.
В обратный путь из Александровска мы идем на лыжах. Мы выходим рано— часов в семь, и над тундрой еще полярная ночь. Резкая поземка дует нам прямо в лицо. Мы надеваем лыжи над морем, на склоне крутой скалы, и пока затягиваем ремни, ветер пытается опрокинуть нас под откос. Берем направление по компасу.
Пока мы затягиваем ремни, ветер пытается опрокинуть нас под откос…
В темноте перед нами неожиданно вырастают подъемы, а вскарабкавшись на них, мы стремительно скользим на лыжах под откос. В темноте маленькие ложбинки нам кажутся огромными провалами. На спусках мы налетаем на камни, падаем вперед, и спинные мешки грохаются нам на затылок. Но скоро начинает светать. На дне узкой ложбины мы находим недавние следы оленей и саней и идем по ним.
Следы нас ведут озерами. Едва покинув одно, они спускаются к другому. Чем дальше, тем красивее становятся эти озера. Их берега — огромные дикие утесы, срывающиеся к озеру гигантскими ступенями. На ребрах ступеней висят толстые наплывы льда, словно со скал падали в озеро мощные водопады и мороз сковал их на лету. На южных склонах утесов растут ели и сосны. Они смело карабкаются с камня на камень, с уступа на уступ, и их резкие решительные очертания придают много силы всему ландшафту.
Идем тесными ущельями, зигзагами поднимаемся на высокие седловины и переходим их, борясь с ветром, низко пригнувшись и во-всю работая палками.
Со скал к озеру спускаются телеграфные столбы. Так странно видеть их в дикой тундре, среди камней, пурги и снега. И невольно преклоняешься перед энергией человека, сумевшего соединить с миром даже эти далекие полярные края. Телеграф на Мурмане проведен давно, задолго до железной дороги. Телеграфисты здесь были первыми пионерами. Ведь они приезжали сюда из центра, «из России», как здесь говорят, и в их руках была такая быстрая и необыкновенная связь с далеким культурным миром. В то время жизнь работников телеграфа на Севере была большим подвигом. Мне вспоминается рассказ одного старого связиста из Мурманска, который вот уже тридцать лет работает за Полярным кругом.
Их было трое. Из Печенги, маленького становища на берегу моря в Западной Лапландии, их послали в тундру, чтобы они нашли и исправили повреждение телеграфной линии. Это было в феврале, в ветренную, метелистую пору. Шли на лыжах. Но часто приходилось вслед за столбами карабкаться на скалы, и тогда лыжи нужно было тащить на себе. Телеграфисты взяли с собой провианта на четыре дня: никто не мог знать, где порвался провод — в двух километрах от Печенги или в пятидесяти.
В первый день товарищи прошли тридцать километров. Нашли повреждение, починили его и заночевали в расщелине между камнями, завернувшись в тонкие одеяла. Развести костер они не могли, потому что в тундре были только камень и снег. С утра началась вьюга. Первое время телеграфисты хорошо видели провода над собой и не теряли направления. Но вьюга, все усиливаясь, скоро превратилась в настоящий ураган. Тогда они стали сбиваться с пути. Ощупью двигались от столба к столбу, но телеграфная линия была проведена очень ломанно, легко было ошибиться в направлении и пройти мимо столба, может быть, в нескольких шагах от него.
Так и случилось. Путники потеряли линию, столбы и утратили всякое представление о том, куда им нужно итти. Зажмурясь от вьюги, они карабкались по скалам, срывались со скользких камней в глубокие расщелины, каждую секунду рисковали расшибиться насмерть, искалечиться, но останавливаться было нельзя.
Скоро телеграфисты потеряли друг друга из вида. И из трех уцелел только один. Замотав лицо платком, он шел все вперед, против вьюги, часто опускался на четвереньки и полз. Его руки были окровавлены, одежда изодрана, но он был молод, не хотел сдаваться и боролся с ураганом до ночи. Ночью, обессилев, лег ничком в снег и закрыл лицо руками. Он пролежал так до утра. Его завалило снегом, а утром, когда буря стихла, снег покрылся коркой льда. Телеграфист не мог прошибить ее ни руками, ни головой. Он ухитрился достать из кармана свои инструменты и при помощи их освободил себя. Все его поиски товарищей оказались тщетными. В Печенгу он вернулся один.
Остальных двух телеграфистов разъискали весной, когда начал сходить снег. Одного нашли стоящим в узкой щели между камнями. Он спрятался туда от вьюги, но примерз к камням и не мог вылезти. Другой, занесенный снегом, стоял на коленях перед скалой, положив голову на руки…
С перевала мы видим зарю. Она горит на юге ярко оранжевой полосой. На ее фоне четко рисуются зубцы далеких скал. А выше все небо начинает светиться удивительными красками. Непосредственно над зарей оно мягко зеленое, прозрачное, чем выше, тем гуще становится его зеленый цвет, и над головой он переходит в синий. А позади, на севере легла сильная фиолетовая полоса, и на ней выпукло и мощно выступают снежные скалы.
Заря горела час. Потом день кончился.
У Горлова разладились лыжные ремни, он останавливается, чтобы поправить их, и я ухожу вперед. Я прохожу озеро, небольшую рощу, поднимаюсь на плоский увал и вдруг под ногами вижу залив. Он лежит внизу, в глубочайшем провале, и за ним уходят в даль одна за другой острые гряды снежных гор. Налево залив расширяется, и из его черной воды поднимаются высокие острова. Направо он уходит ровной прямой полосой.
На берегу, в глубине маленькой бухты я вижу деревушку. Это Белокаменка — цель нашего сегодняшнего похода. Я поворачиваюсь, чтобы поторопить своего спутника, и ветер так сильно толкает меня в спину, что я скольжу на лыжах, не двигая ногами.