— Больно, да? Можешь сам подняться?
— Ааа. я-аяуууу…яау…
Вова и сам не поймет, почему из него исходит этакое мычание, он хотел сказать…
— Ты что, не русский? Ладно, давай помогу… еще не можешь встать? Ну садись…
— Я р-руский! А я живой?
— А то! Ты откуда взялся, такой красивый? О… нога я смотрю у тебя, покажи-ка…
— Аааа!
— Так лучше? Сможешь идти?
— Куда?
— Тут не далеко… Нет, ты не сможешь. Расслабься, я тебе шею поправлю…
— Мне в поселок нельзя, я это… меня сразу заметут, я ж это… я, короче, ты только не бойся, беглый я, короче… — Вова понимает, что это и так видно, а если баба дура, то уж там, в деревне, его мигом зашухарят. А ничего, улыбается как ни в чем не бывало… ну наконец-то, бля, оделась в какое-то странное… похоже на мешок с карманами, дурное одеянье у бабы, но так-то лучше… — Ты это, сестренка, курева можешь принести? И пож… поесть бы чего-то, а? Мне в поселок нельзя, я дальше пойду.
Говорить тяжело, язык не слушается, ни хрена нет слюны, губы чужие, ватные. Вова собирается доползти до воды и напиться. А она достала из кармана здоровый гребень, грабли просто какие-то, и чешет свою черную гриву…
— Какой тут может быть поселок? Тут дней пять по тайге до ближайшей дороги… а до людей все семь… и как тебя вообще сюда занесло… Яму вырыл, совсем оголодал, да? Только эта тропа не звериная…
— Так я не врубился, ты что, одна тут живешь? Чота я не понял…
— Только наша семья, да не бойся ты, никто тебя не выдаст… люди к нам не ходят. — Заплела две толстых косищи, потом скрепила их между собой и привычным движением зашпилила на затылке, — Ладно, ты погоди, я сейчас кого-нибудь позову…
— Эй, эй! Сестренка! Ты это… стой, да подожди!
Ага, давай, похрипи еще ей вслед, только пятки мелькнули… а что, нормально… видимо они лесники… или богомольцы какие-нибудь, ушли в тайгу с концами… семья… а что, богомольцы вроде не закладывают… хотя чего уже париться, даже если его сдадут, живым он все равно не дастся, а так бы уже сегодня шаркнул хвостом прямо здесь…
Вова не верит своему счастью, неужели еще поживет, пожрет… даже и не надеялся. Напившись из реки, он отползает в тень валуна, глаза слипаются, нельзя спать, бля, сейчас же придут эти… но Вова впадает в спокойное забытье…
2
Свежий запах деревянного дома Вова запомнил с детства, он вдыхал его, не нарадовался… пока их новый дом не закурили отцовы дружки. От вонючего дыма Вова чихал, долго не мог заснуть… Мама сперва ругалась, выгоняла пьянчуг, а потом и сама пристрастилась… да… а он помнит, как ловко батя орудовал рубанком, как скручивалась и пахла нежная белая стружка… а он собирал ее в мешок и вытряхивал за забором… а потом родители стали бухать по-черному и дом сгорел, пока он был в школе, ну да… в одиннадцать лет, как раз в его день рождения, отметили, бля, уроды… От папы с мамой остались зубастые черные чушки, с жутким оскалом, а его определили в ебаный приют… Эта изба на ихнюю совсем не похожа, но запах тот же, прямо из детства. Тут всякие коврики, полосатые дорожки, полки горшками украшены… даже над его кроватью какие-то занавесочки, бля, с петухами… все чистее некуда, а простыни аж хрустят. Ни хрена не помнит, как его сюда принесли, как укладывали… очнулся вечером в чистой постели, раны чем-то замазаны, надеты чужие кальсоны… весь день вчера продрых, как убитый. А баба что надо, в душу не лезет, жрать дает, примочки делает… Елена. Нормальная киска. Та, что мыла полы, ни то ни се, хоть и помоложе… к одному омскому вальту, как его… а хуй с ним, шастала похожая жучка, глазки в пол, прям охуенная скромница, а оказалась та еще кистяра… Мужики к нему не заходили, но Вова видел одного из окна — бородатый здоровяк о чем-то базарил с Еленой… курева у них нет… да и хуй с ним, пока неохота. Сломать ногу на ровном месте, бля, это ж кому рассказать! На Рыбинской даче один пыжик потянулся спросонья и как заорет — сломал себе обе крабины, да еще и в ногах вывихнул суставы… но это понятно — наркота сушит кости, да и барыге этому доходяжному лет шестьдесят уже было, а тут? Полная хуйня…
В комнату входит Елена, ставит у кровати миску с травяной кашей, опять будет мазать ему раны. Бесформенная рубаха, но телка явно без лифчика, груди упруго подрагивают, а какие там сосцы… так по виду ей лет тридцать, сколько ж времени у него не было бабы… раньше хоть Нинка приезжала, замуж выскочила, сучка… хотя чего? Она ж не виновата…
— Как самочувствие? Может, поешь?
— Не…
— Там Теодопулос делает костыли, чтоб ты мог вставать… здесь не болит?
— Чо?! Я не понял… кто делает?
— Да Теодопулос, мой брат, это имя такое… греческое. Смотри, раны почти уже затянулись.
— Так вы это… греки что ли тут?
— Ну… не совсем, у нас кровь давно уже перемешана… хотя наши предки приплыли с Кипра… слышал о таком?
— Вроде слышал… а муж у тебя есть?
— А что? Хочешь посвататься?
— Я?! Шутишь…
— Мужа пока нет, так что попробуй.
— И ты б за такого пошла?
— За какого такого? Мужчина ты видный, мне глаза у тебя нравятся… такие они… как сказать… простые, ясные, как у ребенка.
— Ну, это… ты того… ты чего это? Я ж так не могу, я ж это, зачем ты… ты ж меня не знаешь, нет, я само собой не отморозок… но это, вилы у меня, понимаешь? Я, короче, не мокрушник, я медвежатник, по сейфам я, то-се, замки разные, понимаешь? Я бы пятнадцатого вылупился, все путем, по-человечески… июля, пятнадцатого, прикинь! Откинулся бы по-человечески. А теперь вилы, я ж троих замочил…. кума с карасем, и еще одного вертухая… а он шестерил, падло, а потом, короче, в конец ссучился… ну, в том смысле, что стал стукачом… но я ж не хотел, бля буду! Я ж их случайно заштопал, в окно, понимаешь?! Заглянул, а они молявок уже раком поставили, в чем мать родила, приборы свои повытащили и пристраиваются… у тех очко на ноль, понятно, кому охота дупло подставлять, так и будешь по жизни фуфлыжником… а жалко молявок, один-то вообще шустряк, братана моего ученик, короче, не выдержал я, вскипишнулся, и это…
Вова переводит дыхание, хули он как на исповеди? Зацепила его эта баба, вот же, бля, ситуация… смотрит участливо…
— Погоди, ты успокойся, не надо так волноваться. Я только поняла, что ты кого-то убил, но не хотел, правильно? Я тебе верю, я только язык этот ваш не очень понимаю, «замочил» и еще пару слов, больше ничего… ты по-русски можешь мне рассказать, что случилось?
Вот те на… по русски. Не врубается… это ж заново, бля, все начинать…
— Я, короче… не это… не по мокрому делу, ну, не убийца я, короче. Работаю по замкам, ну вот… а у кума замок в новом доме заело, вот он меня и позвал…
— У твоего кума?
— Да нет, кум — это начальник колонии… а он у нас недавно, я и не знал, что он пидор… Не понимаешь? Раньше Игнатов был, так мы его уважали, человек был… а этот — гнида паршивая, так что я не сильно и удивился, когда это все увидел, ну вот….
— Погоди, что увидел?
— Ну как… со мной же двух молявок привезли, типа мусор сжигать, то-се, по хозяйству, а они оба желторотики…
— Молодые совсем?
— Ну да, молодые, но главное — срок мотают по первому разу, желторотики… причем одного я знал нормально, у меня ж братан двоюродный в Омске… ну вот, так этот Димон из ихней кодлы, а второй — маклер из Минусинска, он, короче… подделывал бумажки, бухгалтерию всякую, букварь, короче… но с Димоном они скорешились, так что считай…
— А почему букварь?
— Ну типа сильно умный. Но гнилой. Я говорю — пошли, а он зассал… вдвоем-то легче пробираться, больше шансов, Димона тот козел маранул, вафлер, падла, вонючий… ты это, извини, чо-та я…