И только тысячу лет спустя я проходил тем же путем, и там не было ничего, даже среди сорняков, что напоминало бы о стоявшем на краю пустыни городе.
Пища Смерти
Смерть была больна. Но они принесли ей хлеб, который делают современные пекари, белый, с квасцами, и консервированное мясо из Чикаго, со щепоткой нашего современного заменителя соли.
Они отнесли ее в гостиную большого отеля (в этой душной атмосфере смерть дышала более свободно), и там они дали ей свой дешевый Индийский чай. Они принесли ей бутылку вина, которое сами называли шампанским. Смерть выпила это. Они принесли газету и отыскали доступные лекарства; они дали ей пищевые продукты, рекомендованные для инвалидов, и немного микстуры, как предписано рецептом.
Они дали ей немного молока и боракс, этот наркотик английских детей.
Смерть встала окрыленной, сильной, и снова зашагала по городам и весям.
Одинокий Идол
Мне достался от друга старый диковинный камень, слегка свиноподобный идол, которому никто не молился.
И когда я увидел его меланхоличное положение, увидел, как он сидел, скрестив ноги и внимая мольбам, держа небольшой бич, сломавшийся много лет назад (и никто не исправил бич, и никто не молился, и никто не шел с визжащей жертвой; а он был богом), тогда я сжалился над небольшой забытой вещью и молился ей так, как, возможно, молились давно, перед прибытием странных темных судов. И я склонился и сказал:
"O идол, идол из твердого бледного камня, неподвластного годам, O держатель бича, склони свой слух к моей мольбе.
O маленький бледно-зеленый образ, пришедший издалека, знай, что в Европе и в других окрестных странах слишком скоро уходят от нас сладость и песни и львиная сила юности: слишком скоро ее румянец исчезает, ее волосы становятся седыми, и наши любимые умирают; слишком хрупка красота, слишком далека слава, и годы летят слишком скоро; появляются листья и падают, все рушится; теперь осень царит среди людей, осень и жатва; здесь несчастья, борьба, смерть и плач, и все прекрасное не остается с нами, а исчезает, как сияние утра над водой.
Даже наши воспоминания тают со звуками древних голосов, сладостных древних голосов, которые больше не касаются нашего слуха; самые сады нашего детства исчезают, и тускнеет с годами даже наше духовное око.
O, нет больше друга Времени, ибо тихо мчатся его жестокие ноги, топча все самое лучшее и волшебное; я почти слышу рычание лет, бегущих за ним как собаки, и им потребуется совсем немного, чтобы разорвать нас.
Все, что красиво, оно сокрушает, как большой человек топчет маргаритки, все лучшее и совершеннейшее. Как чудесны маленькие дети людей. Это - осень всего мира, и звезды плачут, созерцая ее.
Поэтому не будь больше другом Времени, которое не дает нам существовать, и не будь добр к нему, но сжалься над нами, и позволь прекрасным вещам жить ради наших слез". Таким образом молил я из сострадания в один ветреный день свиноподобного идола, перед которым никто не преклонял колен.
Сфинкс в Фивах
(Штат Массачусетс)
Жила некогда женщина в построенном из стали городе, которая имела все, что могла купить за деньги, она имела золото и дивиденды и поезда и здания, и она имела домашних животных, чтобы играть с ними, но у нее не было сфинкса.
Так что она потребовала принести ей живого сфинкса; и поэтому люди направились в зверинцы, и затем в леса и пустыни, и все же не могли отыскать сфинкса.
И она удовольствовалась бы небольшим львом, но один уже принадлежал женщине, которую она знала; так что они должны были искать сфинкса по всему миру.
И долго не находилось ни одного.
Но это были не те люди, которых легко остановить, и, наконец они нашли сфинкса в пустыне вечером, когда сфинкс наблюдал за разрушенным храмом, богов которого пожрал сотни лет назад, одержимый голодом. И они набросили на сфинкса, все еще хранившего зловещую неподвижность, цепи и взяли его с собой на запад и принесли сфинкса домой.
И так сфинкс прибыл в построенный из стали город.
И женщина была довольна, что заполучила сфинкса: но сфинкс в один прекрасный день посмотрел в ее глаза и мягко загадал женщине загадку.
И женщина не смогла ответить, и она умерла.
И сфинкс молчит снова и никто не знает, что он будет делать дальше.
Воздаяние
Дух уходит во сне куда дальше, чем при свете дня.
И покинув однажды ночью переполненный фабриками город, я прибыл на край Ада.
Это место было загрязнено пеплом, отбросами и зазубренными, полупогребенными предметами с бесформенными гранями, и там был огромный ангел с молотом, возводящий нечто из штукатурки и стали. Я удивился, что он делает в таком ужасном месте. Я заколебался, а затем спросил, что он строит. "Мы расширяем ад", сказал он, "чтобы поддерживать темп нового времени".
"Не будьте слишком строги с ними", сказал я, поскольку только что прибыл из компромиссного века и слабеющей страны. Ангел не ответил.
"Это будет не так, плохо как старый ад, не правда ли?" "Хуже", сказал ангел.
"Как Вы можете примирить со своей совестью, ваша милость", спросил я, "такое наказание?" (Так говорили в городе, откуда я прибыл, и я не мог избавиться от этой привычки).
"Они изобрели новые дешевые дрожжи", сказал ангел.
Я посмотрел на лозунг на стенах ада, который ангел строил; в пламени были написаны слова, и каждые пятнадцать секунд они меняли цвет, "Yeasto, могучие новые дрожжи, они укрепляют тело и мозг, и даже больше".
"Они должны смотреть на это вечно", ангел сказал.
"Но они совершили абсолютно законную сделку", сказал я, "закон разрешает подобное". Ангел продолжал вбивать на место огромные стальные балки.
"Вы очень мстительны. Вы никогда не отдыхаете от этой ужасной работы?"
"Я отдыхал однажды на Рождество", сказал ангел, "и увидел маленьких детей, умирающих от рака. Я буду продолжать теперь, пока огни еще горят".
"Очень трудно доказать", заметил я, "что дрожжи столь плохи, как Вы полагаете".
"В конце концов", сказал я, "они должны как-то жить". Но ангел ничего не ответил и продолжал строить свой ад.
Неприятность на Зеленой Улице
Она вошла в магазин идолов на Молесхилл-стрит, где бормотал старик, и сказала: "Я хочу бога, которому можно поклоняться в дождливую погоду".
Старик напомнил ей о тяжелых карах, которые справедливо налагаются за идолопоклонство и, когда он перечислил все, она ответила теми же словами: "Дайте мне бога, которому можно поклоняться в дождливую погоду". И он скрылся в заднем помещении и разыскал и принес ей бога. Тот был вырезан из серого камня, выглядел добродушно и именовался, как можно было разобрать из бормотания старика, Богом Дождливой Веселости.
Может быть, долгое заключение в доме воздействует неблагоприятно на печень, или оно сходным образом касается души, но, определенно, в дождливый день ее настроение ухудшилось до того, что некие веселые существа вылезли наружу из Преисподней, и, пытаясь закурить сигарету не с того конца, она вспомнила о Молесхилл-стрит и бормочущем человеке.
Он поднес серого идола поближе и забормотал обещания, хотя и не оставил их на бумаге, и она тотчас же заплатила ему требуемую непомерную цену и забрала идола.
И в следующий дождливый день, который вскоре настал, она молилась серому каменному идолу, которого купила, Богу Дождливой Веселости (кто знает, с какими церемониями или с отсутствием оных?). И пала на нее на Лиственной Зеленой Улице, в нелепом доме на углу, та гибель, о которой теперь все говорят.
Туман
Туман сказал туману: "Давай поднимемся в Даунз". И туман пошел, плача.
И туман пошел на возвышенности и в ложбины.
И кущи деревьев вдали стояли в тумане, как призраки.
А я пошел к пророку, тому, который любил Даунз, и сказал ему: "Почему туман идет в Даунз, плача, когда направляется на возвышенности и в ложбины?" И пророк ответил: "Туман - сборище множества душ, которые никогда не видели Даунз и теперь мертвы.
Поэтому они пойдут в Даунз, плача, те, которые мертвы и никогда не видели этих холмов".
Делатель борозды
Он был в черном, а его друг был в коричневом, члены двух старых семейств.