Подтягивают водак — рыбью тюрьму. Эта маленькая баржа держится только тем, что нос и корма заделаны наглухо. Вся середина у нее прорезана щелями и заполнена водой. Сюда и летит верткая, суматошливая снедь. Когда водок набухает рыбой, за ним забегает моторка и прихватывает ее к своему каравану. Она деловито торопится, шумно тарахтит моторчиком, будто говорит:
— Нельзя иначе. Мне некогда дохлой акулой качаться под берегом. А что скажут рыбаки колхозники? Я — представительница завода, ударница…
И тужится и тянет. Рыбный конвейер на ходу. Начнается он на донских приводьях, а упирается в завод.
Нам с товарищами захотелось до конца проследить рыбью участь и мы перебрались на водак. В сторону раздались приземистые осочные пущи. Грузно бороздя реку, тянулись водаки. В воздухе повисли густые рыбные запахи.
В нескольких метрах от нас на соседнем водаке сидел пожилой рыбак. Он был хмур и глядел в сторону. Несмотря на это, мы рискнули спросить его:
— А в море вы ходите?
Рыбак словно ожидал вопроса и, не повертывая головы, густо отрезал.
— Амба! Больше в море не хожу.
— Что так? — как назойливые комары кружились мы над ним. Он еще раз отмахнулся.
— А вот так! Повидай с мое, на реку не вылезешь.
— Что же — пришлось много испытать? — не унимались мы.
Рыбак, видимо не ожидавший подобной назойливости, повернул к нам злые, лезвиями поблескивающие глаза. Внезапно он вытянул руки и, шевеля пальцами, крикнул:
— А это видел?
Он хотел, очевидно, отвязаться от нас, поразить, убить на месте. Его руки были изуродованы. На некоторых пальцах нехватало верхних фаланг и ногтей. Культяшки были изогнуты, сморщены, обезображены багровыми наростами. Зрелище это было не из приятных. Но рыбак выдал свою тайну и теперь мы знали, что он вынужден будет договорить. Так и вышло. Помолчав в сердцах минуты две, он глухо начал.
— Осенью на баркасе повезли мы хлеб в Таганрог. А тут поднялась заваруха. Небо в море, а море в небо. Понесло нас к косе — верная смерть! Бросили мы два якоря, судно на бок. Ну а ветер так и заворачивает и волна пошла через верх. А нас шестеро живых. Поползли мы на мачту — мачты наледью покрылись. Руки неймут. Из-за пазухи последняя душа вылетает. Уж сколько мы висели — не упомнить. Только подошел пароход. Стали нас сымать. А двое так и приросли намертво к мачтам. Ну и я вот… — махнул он рукой и снова хмуро отвернулся в сторону.
Долгие годы смотрит рыбак в этот свой осенний день и тяжелая смертная дума роет ему на лбу глубокую борозду. Больше мы не мешали рыбаку и его угрюмому одиночеству.
А впереди уже зашагала к реке длинная эстакада холодильника.
Рыбий прок
У деревянного помоста, выдвинутого в реку, рыбе вторая пересадка. Здесь же она навсегда прощается с Доном. Небольшим бреднем ее выгребают из поместительного брюха водака. А с помоста двое рабочих сетчатыми черпаками перегружают рыбу в ящики.
Тучно, увесисто ложится шевелящаяся масса. Ополоумевшие судаки жадно ищут ртами воды. Упругой судорогой выметываются из ящиков лещи, пляшут по помосту в смертельной лихорадке, лезут под каблуки, путаются под колесами платформы. На помосте — слизь, чешуя. Удушье запахов развеивается вольным донским ветерком.
Надсадно прощается живность с родными местами. Не хочется юрким подводным гулякам лечь в ящики с замирающим рыбным товаром. Но парень-грузчик, деловито оглядывая приемку, по-хозяйски поясняет:
— Красные зябры — пойдет у холодильник, а белые зябры — та за другую цену.
По эстакаде — двухколейный путь. Одна за другой катятся платформы с ящиками, подгоняемые конвейерным канатом. У перегиба береговины — ступень. Здесь скачок на подъемнике и весы. День и ночь ползут хлопотливые вагонетки, — без подгонки, без усилий, к точным своим целям. Восемьдесят тысяч кило в сутки подвозят эти безлюдные, неуправляемые поезда. Для рыбы это тоже новость и начало получила эта новость в 1928 году. Пятилетка поставила на карте СССР в устье Дона крошечную рыбку — черный этот значок вырос в холодильник. Рыба может гордиться проявленной о ней заботой. Она не залежится, не испортится. Ей — обмытой, еще владеющей хвостом и плавниками, предоставляется даже право выбора: замерзнуть по-мокрому или по-сухому.