Был ли Джеймс в Ирландии, Майкл не знал, но писал он о ней так, будто прожил там всю свою жизнь. Она была горькой, как полынь, и смешной до икоты. Майкл листал все дальше, не замечая, как голос Эрика — его собственный голос — начинает слышаться в шелесте страниц. Он сам мог бы так говорить, он сам мог бы быть таким — в других обстоятельствах, в другом времени. В другой жизни. Он бы вырос таким. В глубине души, кажется, он всегда <i>хотел </i>быть таким. Родиться и жить на этой безумной земле, любить ее до отчаяния, до вырванного сердца.
Ларри считал, это было бы его лучшей работой?.. Нет, Эрик МакТир не мог быть его работой. Он мог быть только частью его сердца, и никак иначе.
Майкл перевернул последнюю страницу. Увидел ожидаемое слово «КОНЕЦ». Моргнул, ощущая себя вырванным из середины девятнадцатого века в начало двадцать первого. Закрыл сценарий, осторожно, будто тот был пергаментным.
— Это очень круто, — хрипло сказал он, не решаясь поднять глаз на Джеймса. — Правда. Очень сильная история.
Джеймс, кажется, облегченно выдохнул. Взялся за бокал вина.
— Хорошо, — сказал он голосом человека, который изо всех сил пытается не выдать волнение. — Я рад.
— Я понимаю, почему Ларри так вцепился в тебя, — сказал Майкл. — Это бомба.
— Спасибо, — отозвался Джеймс.
Майкл поднял голову, посмотрел на него прямо. В усталые глаза, на искусанные губы.
— Я хочу его сыграть. Не отдавай его никому.
Он помолчал, потом добавил почти через силу, продираясь через нехватку воздуха:
— Я буду гордиться этой ролью. Сделаю все, чтобы ты — тоже… гордился. Своей работой.
Джеймс качнул головой.
Они смотрели глаза в глаза.
Десять лет. Сколько всего уместилось в них? А кажется — пролетели, будто пара мгновений, и достаточно просто протянуть руку, накрыть чужую ладонь, сжать пальцы. Выбросить все, что мешает — карьеры, связи, возраст, женихов и невест, новые отношения, старые проблемы — выбросить все, как мусор, взяться за руки, сказать «я тебя люблю» — и все решится волшебным образом.
— Давай, — сипло сказал Майкл, — давай сделаем фильм вместе. На прощание. Все-таки у нас было много хорошего. Это будет красивая точка.
Джеймс молчал.
— Ларри прав, — сказал Майкл. — Без тебя не получится. Не уходи.
Джеймс опустил глаза.
— Десять лет прошло. У всех есть драмы юности. Че держаться-то. Жизнь не кончилась.
— Да, — согласился Джеймс. — Не кончилась.
— Ну, во. Значит, договорились.
Майкл сжал руку в кулак, чтобы не потянуться через стол. У Джеймса вдруг зазвонил телефон. Он вздрогнул, сунулся руками в карманы, зашарил в сумке, наконец нащупал мобильник.
— Oui, — ответил он. — Oui, mon cher.
Майкл изменился в лице. Винсент, кто же еще. «Мон шер». Ревность укусила его за сердце, он поднял плечи. Не мог решить, то ли рад, что не знает французского — то ли хотел полоснуть себя глубже, слушая, что они обсуждают. Нежности всякие? Бытовуху, типа, «купи молока на обратном пути и зубную пасту»? Или что там они могут обсуждать?
Его собственный телефон пиликнул сообщением, Майкл смахнул экран блокировки.
«Твоя лошадь сожрала белку» — писал Бран.
«Что не сожрала — закопала тебе в постель».
«Врача пришлось вызывать для горничной, которая это нашла».
Следом пришла фотография Брана и Бобби, которые одинаково широко лыбились в камеру. Майкл хмыкнул, непроизвольно улыбнувшись. Джеймс вдруг запнулся в своем монологе, но Майкл не заметил.
«Спасибо, что приехал к нему» — написал он.
«Я те говорил — он тя шантажирует».
Майкл отвечал, посмеиваясь. Не сразу услышал, что Джеймс замолчал и положил телефон на стол. Майкл поднял на него взгляд, по инерции еще улыбаясь. И осознание неотвратимости вдруг накрыло его с головой. Все эти десять лет надежда не умирала. Слабенькая, глупая, полумертвая, она была жива. Он ждал. Все еще ждал, даже не понимая, что ждет. Ждал, что случится чудо, и что-то изменится. Ждал, что Джеймс однажды объявится, объяснит, скажет… Неважно, что скажет, может даже ничего не говорить, пусть только придет и останется.
Так не будет. Он не придет. Никогда. Долгое никогда — до конца жизни. Джеймс будет с другим. Джеймс останется только в его памяти, там, в той жизни, в Чидеоке, Бирмингеме, в Хакни, в мастерской, которой больше нет. У них не будет совместного будущего. У них не будет общего дома. Джеймс не встретит его после сьемок, голодного, грязного и уставшего. Не поцелует в светлой прихожей возле лестницы, они не отразятся в зеркале — взрослые, вместе…
— Я пойду, — сказал Джеймс.
— Да.