И набегал своего. К добру ли, к худу ли, а набегал.
Сидит на его месте промеж ив девка, с косой русой, в сарафанчике простеньком, цвета неба весеннего. Ногами болтает, чего-то там в воде высматривает. Как ни крался, чтоб поближе посмотреть, все одно углядела.
- Чего крадешься? - кликнула насмешливо. - Аль испужался?
- Вот еще, - буркнул Владимир, раздвинул кусты и вышел на берег. - Было б, кого пужаться. Да и не из пужливых я...
- Это хорошо, что не из пужливых, - девка отвечает. Склонила эдак головку к плечику, прищурилась лукаво, смотрит на молодца.
- Ты кто ж такая будешь? - Владимир спрашивает.
- Сам-то как думаешь?..
- Ну...
- Вроде нет на мне хомута, чтобы нукать. Можешь ничего не отвечать, сама все вижу, за кого почитаешь. Только ты это зазря. Да и не на горе тебе, на счастье пришла, коли и впрямь не из пужливых, как бахвалишься.
- На какое такое счастье?
- Обыкновенное. Коли сумеешь его добыть, так и будешь счастлив.
- Это каждому на роду написано...
- Каждому - да не каждому. Иной сколько слез прольет, сколько одежд, по белу свету бродивши, износит, ан счастье-то под боком было.
- Ты что же, дорогу указать заявилась?
- Сама бы я и пальцем не шевельнула. Ишь ты, забился в нору, ровно заяц. Мхом обрастает. Ждет, когда ему что в руки само свалится. Да матушке ты моей чем-то глянулся. "Ступай, просит, подмогни молодцу". Могу ли я матушке родной отказать?
Сдержался Владимир. Как про матушку услышал, понял, кто перед ним.
- Ну и где же оно, счастье мое?
- Ты не у меня, у старца спроси. У которого братец твой уму-разуму научался. Он там один такой, от прочих на отшибе.
- А сама что, сказать не можешь?..
- Мочь-то могу, только у меня своя задумка имеется, помимо матерней.
Помолчали.
- Где ж мне искать, старцев-то этих самых?
- По следу моему ступай, так и не заблудишься.
Поднялась и легонько так на другой берег перебралась. Оглянулась, улыбнулась и в лесу скрылась.
Легко сказать, по следу. Вон с той стороны травища какая вымахала, выше пояса. Только вздыхать и пререкаться - себе дороже выйдет. Вернулся в свою избушку, собрал в мешок заплечный доспех свой, оружие, припасы кое-какие прихватил, к ивам подался. Перелез кое-как, осматривается. Приметное что-то быть должно, чего с прочим никак не спутаешь. То бороду потеребит, то затылок почешет, наконец, уразумел. Цветочки обозначились, маленькие такие, нежные, цветом - как сарафан у девки. Иных полно, а эти - в особицу. Вон один в траве глянулся, вон там, подалее, другой.
По ним и пошел Владимир, счастье искать. Сколько шел, про то неведомо, а только выбрел к холмам, где старцы жили. Глядит - и диву дается. Сказывали, будто пещеры ихние все как есть рукотворные, то есть собственными руками ископанные. Ну, положим, землю расковырять еще можно, камни, что в подъем, перетащить - тоже. А как такие, что в рост человеческий да в два-три обхвата переместить, этого понять не можно. Заглянул Владимир в одну пещеру - глубокая, темная, и никого не видать. Как же в ней и жить-то? С весны по осень - куда ни шло, хотя бы от дождя укрыться, а зимой? Ни дверей тебе, ничего. Опять же, пропитание. Огородов не заметно, к охоте и рыбной ловле за летами своими непригодны, а на одних грибах-ягодах долго не протянешь. Так еще и растут не во всякое время. Что ж это они, корой с деревьев промышляют, аки зайцы? И подевались куда - ни следа... Уж не обманулся ли? Там посмотрел, здесь побродил. Вспомнил, что девка говаривала: на отшибе.
И такую отыскал. Заходить не стал - мало ли. Пристроился возле, по сторонам поглядывает. Ждет - пождет, прислушается, не идет ли кто. Не слыхать. Окромя обычного лесного шума - ничего. Только к вечеру, как темнеть начало, мелькнуло в кустах поодаль серое что-то, и показался старец. Видом величественный, его б откормить да бороды с волосьями убрать, так за добра молодца выдать можно б. И походкой легок, и в руке, что посох держит, сила чувствуется. Взгляд вот только, - как ближе подошел, - лета выдает. Глубокий такой, ровно небо бездонное.