И тогда я остановился на причале, объявив перерыв трем своим матросам – друзьям по несчастью. Те с удовольствием остановились, но зашептались:
– Ща капитан вылезет и разорется.
– Не переживайте. Капитана я возьму на себя. Я все-таки старшина, заболтаю его как-нибудь. Если он человек, то поймет, что пора уезжать, чтобы мы переоделись и отогрелись, иначе завтра все заболеем. Все. Всем курить.
Мы достали сигареты и, прикрывая ладонями трепещущие огоньки зажигалок, закурили. Корабль со стоном метался у пристани, как собака на привязи, и закрывал нас немного от ветра. Такой ветер называется «ветер РАЗ», это значит, что его скорость превышает двадцать семь метров в секунду, порывами достигая сумасшедших показателей. На такой затяжной порыв можно (проверено) ложиться грудью, всем весом и расслабляться. Ветер словно что-то живое будет держать тебя, пока не прекратит порыв и не начнет его с другой стороны. Обычно говорят, что он юго-западный или еще какой-нибудь направленности. Но здешний повелитель-ветер, словно хороший боксер, целится в лицо. Отвернешься от порыва, а он через секунду снова тебе в подбородок бьет колким воздухом. Его направление – отовсюду.
Недавно одного офицера хоронили. Его ветер убил. Он шел домой, цепляясь за все, что возможно, чтобы не сносило по гололеду назад. У нас же, как всегда, дом на горке расположен, чтобы интересно было наблюдать всем окружающим: «Доползет или нет?» И где-то наверху в заброшенном доме расшатало и вырвало стекло из оконного проема. Этот прозрачный прямоугольник спланировал на бедолагу, словно падающий кленовый лист, и прошел насквозь, откинув его назад, когда разделял позвоночник. Его таким и нашли утром, с удивленными глазами, разделенного на две части в алых сугробах, впитавших кровь. Бродячих собак, которые взялись за поедание останков, пришлось автоматными очередями отгонять.
Здешние собаки ненавидят людей. Но и это вполне объяснимо. Они такие, потому что их бросили те, кому они так доверяли. Их бывшие хозяева, офицеры и прапорщики, получили квартиру на «большой земле» и уехали навсегда. Они не взяли их с собой (вдумайтесь), потому что билет на поезд и теплоход для собаки, прожившей с ними долгие годы, стоит «как на взрослого человека». Они предпочли им лишнее перевезенное кресло или шкаф. СУКИ! Я сам видел, как это происходит. Они оставляют им на холке ошейник, за который их держат матросы, когда та рвется за хозяином на теплоход. Он, хозяин поворачивается на трапе и успокаивает собаку. Он вкрадчивым ласковым голосом говорит, что вернется. Он говорит это, чтобы та успокоилась. Он приказывает ей сидеть.
Странно, но собаки все понимают и не успокаиваются, но выполняют команду хозяина, потому что их так учили. Только начинают тихонько и жалобно скулить. А потом они приходят и встречают каждый теплоход, обнюхивая каждого пассажира. Они ходят по гарнизону, роясь в помойках, и снова прибегают на причал, откуда отошел теплоход с их хозяином. Они стоят на нем, когда белый корабль только заходит в гавань, как будто усмотрели его издали. Они надеются, что он вернется, он же обещал. Пес уткнется в ноги и завиляет хвостом, показывая, как сильно его ждал. Но он не возвращается. Проходят дни и месяцы, а его нет. Он ведь держал его на руках еще щенком. Он чесал его за ухом. И играл с ним.
«Он не мог предать меня! Нет! Не мог! Этого не мог сделать мой хозяин!» – мысленно убеждает себя пес, которого всю жизнь учили верности, и он не понимает значения слова «предать». И потом боль осознания этого слова приходит к собакам, выворачивая их наизнанку, сбивает их в стаи, которые ходят возле гарнизона, иногда его навещая, чтобы сходу напасть на ребенка или взрослого, чтобы поесть. В отличие от волков, они нападают сходу, и злоба, пришедшая на смену доброте, переносится в их клыки. Стаи породистых собак в ошейниках бродят по заброшенным домам и все равно прибегают на причал, но уже реже, потому что время от времени их отстреливают люди, ведь отрубленная и предъявленная собачья голова стоит триста рублей. Пуля прекращает внутреннюю собачью агонию. А уцелевшие псы вконец дичают и пропитываются искренне заслуженной ненавистью к людям. Я сам видел, как собаки молча плачут, сидя на конце причала, и из их влажных глаз текут соленые слезы. Помню, как один пес, здоровенный черный водолаз раскидал матросов, прыгнул в воду с причала и поплыл вслед за теплоходом, барахтаясь в ледяной воде. Он плыл, пока у него были на это силы. Но на выходе из залива силы оставили его, и он утонул. Люди делали ставки и спорили, «докуда доплывет», а мне «что-то в глаза попало». И я тер их, чтобы скрыть свои слезы…
Я вдыхал терпкий табачный дым, когда с криками и руганью капитан, поеживаясь, вылез из нагретой кабины.
– Кто?!! Кто?!! Кто вам разрешил стоять?!! А ну быстро работать!!!
Его глаза горели тупостью и чем-то еще, что никак не могло гореть в глазах «человека разумного».
– Это я сказал им остановиться, товарищ капитан. Вы куда-то исчезли, и я принял командование на себя. Перерыв объявил, – вступил в дискуссию я.
– Старшина Попов!!! Вы не много ли на себя берете?!! Никаких перекуров, я сказал!!! Вам что-то не понятно?!! Быстро работать!!! – последнее было обращено в сторону трех матросов.
– Стоять на месте! – крикнул я в их сторону, увидев, как те учащенно стали затягиваться и бочком двигаться к кораблю. Блин, ну что за люди такие? Неужели лучше смолчать и тупо выполнять распоряжения какого-то осла? Лишь бы не ругаться?
– Ты оборзел?!! Ты под трибунал захотел?!! – заорал Петров и дико завращал глазами, как волшебник Гудвин, принявший облик огромной головы. – Ты что?! Не знаешь, что неподчинение – это статья?! Я тебя во время боевых действий бы пристрелил!!! – продолжил он, зачем-то почти прислонившись к моему лицу своим. Так близко, что замерзший запах из его рта попадал в струю теплого воздуха из моего носа и, оттаяв, застревал где-то у рецепторов, определяющих запах как «КАКА».
– Из пальца, что ли, застрелишь?! – хмыкнул я. – И с каких пор выпускникам строительных вузов дают оружие?! Да если бы не военная кафедра, ты бы здесь не стоял! Что ты знаешь о военной жизни, если сразу стал начальником?! Ничего!
– Да я тебя сгною!!! – заорал он.
– Ты не первый!!! – заорал я.
Нам обоим приходится орать из-за ветра и стона и скрежета корпуса корабля.
– И вообще, я могу не выполнять твои приказы, если они расходятся с законодательством нашей страны! Даже если мне так кажется! А законность данных действий я как бдительный патриот ставлю под сомнение! – высказал я ему.
– Умник?!! Умник?!! Ты умник?!! – орал ошеломленный капитан, обдавая меня быстро замерзающими брызгами слюней изо рта. Мои мысли: «Как бы не простудился и не помер, а то телеграмму пошлют. А в Казахстан дорого слать – заграница».
– Откуда ты такой умник?!! Где нахватался?!! – начал беспорядочно вздымать руки капитан, как будто пытался улететь. Но это походило больше на пингвиний брачный танец.
– Устав читал, товарищ капитан!!! – и, подняв с причала охапку меди килограмм на двадцать, швырнул ее в бушующие воды Баренцева моря.
– Ты… Ты… Ты… Ты… – не находил что сказать Петров, проследив свободное падение металла до конечного «БУЛТЫХ». – Ты… Ты… Ты… АХУЕЛ!!! – все-таки нашел красочный эпитет капитан (молодец какой). – Ты теперь бабок должен, понял?!
– Нет, не должен. Солдат срочной службы не имеет материальной ответственности. Хотя в любом случае можете попробовать удержать сумму из моей зарплаты, и я подам на вас в военную прокуратуру жалобу. Мне-то терять нечего, а вот вам все мозги вынесут за такие поборы. Вы бы почитали эту книженцию, товарищ капитан, это вам не сиськи мять!!!
– Пиздец тебе, Попов!!!
– Посмотрим, товарищ капитан! Думаю, у вас нервов не хватит!
– Хватит, обещаю! Хватит!!!
Наверное, так бы долго продолжалось, если бы ни следующие события. Ветер в очередной раз толкнул в борт корабль и начал давить прочь от пристани. Канаты, десятилетиями державшие его на привязи, натянулись до предела. Порыв не утихал, давя на судно с постоянным мощным усилием. Я стоял лицом к кораблю, поэтому сквозь снежный буран увидел, как на конце каната, привязанного к кораблю, стали взлохмачиваться синтетические волокна. Звук такой, словно тонкую жесть трясут в воздухе, со свистом иногда поворачивая ее ребром к ветру. Канат начал рваться. Моя жизнь, как в кино, не собиралась проноситься перед глазами.