Однако, похоже, были и такие, кто ждал, и не без оснований, «прибытков» от будущего похода.
Обратимся к рубежу мая — июня 1606 года, вспомним, что именно тогда южнорусское дворянство отказалось поддержать нового царя Василия Шуйского. Гражданская война в России, как все чаще теперь именуют эти события, началась с далекой крепости Елец, где сотник епифанских детей боярских Истома Пашков с оружием в руках выступил во главе недовольных. Их лозунгом была верность свергнутому Лжедмитрию. Вскоре к выступлению присоединились рязанские помещики под предводительством Прокофия Ляпунова и туляки, возглавляемые Григорием Сумбуловым; к отправившимся походом на Москву отрядам вскоре присоединились казацко-крестьяне кие формирования знаменитого Ивана Исаевича Болотникова. Началась новая глава в истории Смутного времени. Она — предмет особого рассказа, нас же по-прежнему занимает вопрос, почему часть дворян сохранила верность, казалось, давно дискредитировавшему себя Самозванцу.
Елец, в котором, собственно, все и заварилось, несмотря на относительную молодость (крепость построили только в 1592 году), являл собой мощную военную силу с собственным гарнизоном в пятьсот человек. Что делали в ней епифанцы во главе с Пашковым, оказавшиеся в начале лета в полутора сотнях километров от родных мест, догадаться нетрудно. Очевидно, епифанцы входили в состав того самого «полевого полка», который готовился к выступлению на Азов и к которому они были приписаны (Епифань входила в состав Тульского уезда).
Не будет слишком смелым предположение, что недовольство Пашкова, Ляпунова, Сумбулова и их подчиненных новым царем было связано с крушением планов крымского похода. В отличие от помещиков других уездов, южане всерьез могли рассчитывать — в случае успеха затеи — на решение своих земельных проблем. Переворот же в Москве осуществили те, кто не имел особой материальной заинтересованности в результатах похода.
Подведем итоги. Смутное время начала XVII века в России сплело в тугой клубок противоречия, раздиравшие общество не только по традиционному классовому признаку из-за разницы условий службы и хозяйствования. Русские дворяне — землевладельцы, опора трона, не являли собой единой группы.
Отсутствие этого единства дало о себе знать еще в самом начале похода Самозванца: недаром он двинулся на Москву не по кратчайшему пути: Орша — Смоленск — Вязьма, а через юго- западные владения Москвы.
Сказалось оно и теперь, в момент организации масштабного похода на Крым, сопоставимого разве что с Казанским походом Ивана Грозного. Оно разделило дворянство по «географическому» признаку, послужив прологом долгой и кровопролитной гражданской войны. Первой жертвой ее стал тот, чье имя пронизало всю эпоху Смуты, самозванный царь Лжедмитрий, инициатор несостоявшейся войны с Крымским ханством.
ВО ВСЕМ МИРЕ
Рисунок Е. Садовниковой
Розовые фламинго во Франции охраняются принятым двадцать лет назад законом, по которому охраняемых животных можно убивать лишь в особых обстоятельствах. Но министр окружающей среды Мишель Барнье хочет внести поправки в этот закон, разрешив отстреливать охраняемых зверей, когда они начинают угрожать населению и домашним животным, лесам и водам Он аргументирует свое предложение тем, что охраняемых законом волков развелось так много, что они становятся просто опасными для людей. Защитники животных боятся, что лазейка в тексте закона позволит отстреливать кого угодно — ведь уже есть жалобы от фермеров, которым вредят фламинго. Спор охотников и любителей зверей пока продолжается.
Владимир Порус
Романтическая революция в науке еще не закончилась
Учебники истории часто рисуют такую картину: как раз в то время, когда наука стремительно шла в направлении, указанном гениями научной революции XVII—XVIII веков: Галилеем, Кеплером, Декартом, Ньютоном, Лейбницем,— в философии возникло ретроградное течение, ставшее поперек этого победоносного шествия. Натурфилософия изображается как коллекция диковинных архаизмов, среди которых, однако, есть и такие полезные вещи, как диатектика: некоторым ученым везло, и они, с толком использовав диалектику, совершали открытия, продвигающие науку.
Конечно, это очень упрощенная и потому неверная картина. Она не объясняет, почему одни идеи натурфилософов оказались ценными предвидениями, а другие — нелепыми фантазиями, хотя между теми и другими, несомненно, существовала вполне определенная связь. Она не объясняет, почему эти фантазии обладали такой притягательной силой для ученых начала прошлого века. Вырастая из недр культуры, впитывая в себя, перерабатывая по-своему духовное содержание этих Недр, наука несла на себе груз всех противоречий и заблуждений эпохи. И когда время ставило перед наукой новые для нее вопросы, она мучительно и трудно работала над их решениями, опираясь при этом не только на свой собственный опыт, но на опыт всей культурной истории.