Неразгаданный Барклай
О чем эта книга[* Тартаковский А. Г. «Неразгаданный Барклай. Легенды и быль 1812 года». М.: Археологический центр, 1996.]? Казалось бы, вопрос неуместный. Само ее название предполагает, что речь пойдет о драматической судьбе великого русского полководца — о разгадке некоей тайны его непризнания. Подзаголовок — тому подтверждение. Но уже первые страницы первой главы, посвященной анализу пушкинского стихотворения «Полководец», показывают, что в числе главных будет и эта тема — пушкинская. Великий поэт в октябре 1836 года в «Современнике» опубликовал к 25-летнему юбилею войны 1812 года стихотворение, в котором, хотя и в поэтической форме, но совершенно определенно дал понять, что осознает истинное значение того, кто
«на полпути был должен наконец
Безмолвно уступить и лавровый венец,
И власть, и замысел, обдуманный глубоко...».
Стоический образ полководца, равнодушный «для взгляда черни дикой», как-то явно контрастировал с официальным взглядом на роль и значение М. И. Кутузова, которому одному приписывалась решающая роль в разгроме армии Наполеона на первом этапе войны. Страстные отклики на это пушкинское стихотворение — и панегирические, и злобные, недоумевающие — «открывают» еще одну, главную тему книги: это — мировоззрение разных социальных слоев в эпоху, когда решалась судьба Отечества.
Итак, разгадка тайны — сложный многоплановый процесс изучения способов мировосприятия людей, который позволяет объяснить, почему великий полководец был обвинен в измене, а затем предан забвению как военачальник, хотя он сумел с самого начала войны избрать единственно верную стратегию борьбы с Наполеоном.
Тайна — то, что никогда не раскрывается до конца, но она может являться. Само явление тайны не есть уничтожение, но только ее состояние, когда она ощутима, мыслима, сообщима.
А. Г. Тартаковский свою первейшую задачу видел в том, чтобы, «сняв налет вымышленных, нередко совершенно фантастических домыслов вокруг его имени (Барклая.— А. Ю.), восстановить по первоисточникам реальный облик Барклая в военно-политической ситуации 1812 года». Методом источниковедческой реконструкции историк выделяет слой синхронной информации, которая запечатлелась в переписке, дневниках, памятных заметках и выявляет таким образом то, что было скрыто от глаз не только современников, но и историков. Становится понятно, что «скифский замысел» заманивания неприятеля в глубь России — и есть стратегический план Барклая, который разделяли многие военные, и даже император Александр вплоть до событий конца июля — начала августа, когда сдача Смоленска привела к переоценке самой стратегии. В этой связи роль Барклая рассматривается в динамике смены общественных и политических настроений.
А. Г. Тартаковский с поразительной точностью восстанавливает малейшие их колебания. Его метод позволяет выявить, что Барклай, так и не назначенный формально единым главнокомандующим, был предельно скован в своих полководческих усилиях, но твердо осуществлял свою стратегию, которая — вопреки позднейшим осмыслениям той эпохи — была вплоть до сдачи Смоленска понятна современникам и воспринималась как единственно возможная. Оставление Смоленска — перелом настроений. Синхронные источники дают не просто информацию о негодовании людей. Вероятно, при беглом рассмотрении источников так бы и получилось. А. Г. Тартаковский с предельно возможной точностью устанавливает, что «и тогда порицание Барклая не было абсолютно повсеместным — и в ту пору находились отдельные сторонники полководца, выступавшие в его защиту в противовес преобладающему мнению».
Кульминация нападок на Барклая длилась в армии, как устанавливает ученый, относительно недолго — до его отъезда в 20-х числах сентября из главной квартиры, то есть в течение пяти-шести недель. Затем намечается тенденция к признанию целесообразности его действий. Почти в детективном жанре раскрывается исследователем, что столичные придворно-аристократические круги и генеральская оппозиция в самой армии, которая еше с июля 1812 года сеяла недоверие к полководцу, распускали нелепые слухи об измене и отсутствии патриотизма и что именно эти круги были первичным очагом антибарклаевских настроений. Выявляется глубинная основа страха тех кругов, которые боялись нашествия Наполеона из-за возможного роста антифеодальных настроений крестьян. «Именно этой консервативно-охранительной подосновой критики в адрес Барклая во многом объясняется прежде не обращавшее на себя внимание историков сопряжение в дворянском сознании и народной молве 1812 года его имени с фигурой удаленного накануне войны в опалу и также обвиненного в измене реформатора М. М. Сперанского».