У нас в шестидесятые годы тоже активно собирали воспоминания о войне, чаще всего воспоминания генералов, но и солдат тоже. Собирали солдатские письма, искали следы погибших и потерянных солдат. Порой натыкались на воспоминания «неудобные» — о СМЕРШе, например. Порой в них возникали эпизоды неожиданные, но с удивительной подлинностью деталей: на одном вечере, посвященном памяти о войне, женщина-партизанка, диверсантка из женской бригады, рассказывала, в каких чудовищных условиях они жили, как месяцами не мылись и однажды зимой, в сильный мороз, вышли к реке и стали прямо в проруби мыть свои завшивленные волосы. В 1975 году она про это рассказывала — надо же, говорит, многое забылось, а такую вот бытовую житейскую деталь до сих пор помню.
Почему дискуссия, о которой я упоминал, возникла именно в шестидесятые? Подросло сплошь грамотное, получившее неплохое образование поколение людей, привыкших читать и излагать свои мысли письменно. Раньше такого не было. И рванул поток документов личных и от личности исходящих. Вал писем захлестнул печать и все мыслимые инстанции. Жаловались, предлагали, протестовали, поддерживали. Не совсем понятно было, что теперь со всем этим делать. В специальных органах появились специальные люди, которые все эти письма читали; потом их просто уничтожали.
На самом деле в этих письмах материал совершенно бесценный. Как только возник наш архив, мы тут же договорились с журналом «Огонек», который во время перестройки начал публиковать прекрасные подборки писем с мест — мы у них стали все эти письма забирать. Забирали и у других журналов, да так бы и забирали до сих пор, если бы условия позволили.
Но государственные архивы продолжали сохранять только документы, исходящие от государства. Сколько бы там ни говорили о том, что историю делают рабочие и крестьяне, и как важна их роль, а в архивах личных документов рабочих и крестьян — считанные единицы, два-три десятка фондов, не больше. И были это документы какого- нибудь знатного сталевара. Героя Социалистического Труда, члена ЦК КПСС, то есть уже и не рабочего вовсе, а функционера все той же советской системы.
Так что дискуссия дискуссией, а практика архивного дела развивалась независимо от нее — там все равно все решало государство.
Потом началась перестройка. И пересмотр отношения к истории. К Сталину. Массовые публикации о сталинских временах. В том числе и архивные. В том числе и из архивов спецслужб. Появились легальные диссиденты со своими документами и со своими требованиями к государственным архивам. Потом начались разборки между самими диссидентами: кто на кого донес, кто сотрудничал со спецслужбами, кто герой, кто не герой и так далее. Такая возникла атмосфера всеобщего историке-архивного разбирательства — причем не только диссиденты, все общество в этом участвовало.
Возникло движение за то, чтобы открыть все архивы, и КПСС, и спецслужб, открыть полностью, чтобы никаких этих подлых тайн больше не оставалось. В то же время проблема — что дальше, что делать в демократическом обществе с этими самыми архивами. К сожалению, сегодня все возвратилось на свои круги, а тогда — тогда была эйфория. Что-то успели открыть — но, кстати, только то, что не имело никакого отношения к теперешней власти. Компартия казалась пройденным этапом, отмирающим институтом — ее архив и открыли. Потом некоторые директивные документы, связанные с репрессиями тридцатых годов; современные репрессии до сих пор держат под спудом. Ну и вся система доносительства в зародыше сохранилась до наших дней.
На волне той эйфории и был создан первый негосударственный архив. Создали его независимым от всех других структур власти, чтобы не носил ведомственный характер и был действительно независимым. По американскому образцу он обосновался при университете (Российском государственном гуманитарном), но через университет он не финансировался, хотя и был замкнут на интересы исследователей и ни на какие иные.
Тогда одну из своих задач мы видели в том, чтобы «остановить мгновение» кристаллизации общественных и политических сил страны, собрать и сохранить документы этого уникального времени. Мы собрали свидетельства образования многих партийных групп и общественных движений. Понимаете, не документы уже сложившихся, занявших свое место в обществе политических образований, а тех, кто еще в зародыше, кто завтра погибнет, распадется, а на его месте образуется нечто новое — уловить сам момент общественного брожения и кристаллизации. Множество всяких религиозных групп тогда возникло, независимых от Православной Церкви; политических, экологических, литературных групп, философских, и так далее, и так далее.