Понятно, что большинство ученых людей не хотят оказаться маврами. Оттого предвоенные годы заполнены высокой и успешной активностью во многих мирных и абстрактных ветвях науки. Так сложилась в Париже группа Бурбаки: небольшой подпольный коллектив математиков, пожелавших повторить подвиги Евклида и Эйлера. Написать энциклопедию современного математического знания — так, чтобы каждый ее читатель мог сразу вступить в ряды творческих исследователей, решать новые трудные и полезные задачи. Жан Дьедонне и Анри Картан, Андре Вейль и Клод Шевалле — все они жаждут стать просветителями новых математических поколений.
Это им удастся сразу после войны, когда освобожденный Париж надолго станет интеллектуальной столицей европейской молодежи. Но вот парадокс: у членов группы Бурбаки не будет великих читателей! Почему так? Да потому, что Бурбаки (подобно Евклиду, но в отличие от Эйлера) тщательно изъяли из своего трактата все указания на пути открытия новых научных фактов! Ни один живой человек не смог бы изобрести анализ (или алгебру, или топологию), начиная с общих определений и аксиом; все первопроходцы начинали с красивых и трудных задач, не весть как подброшенных Природой или Судьбой.
Эйлер и Пуанкаре честно сообщали читателям о путях своих исканий, не брезгуя рассказать о заблуждениях на этих путях, о способах преодолеть заблуждения. Строгая наука всегда вырастает из нестрогих догадок. Команда Бурбаки скрыла эти догадки от будущих читателей — и потому создает лишь великий справочник вместо учебника или задачника. Такое пособие полезно для лекторов — но не для студентов. И тем более — не для руководителей студенческих или школьных математических кружков, какие недавно расцвели в сталинских Москве и Ленинграде.
Это не случайная накладка науки на политику. Российская научная молодежь глушит самоотверженным творчеством тоску от бессилия перед диким репрессивным режимом. Кто- то уже арестован или сослан (как Лев Ландау). Кто-то кончает с собою, в ужасе перед сказочными пытками госбезопасности (как Лев Шнирельман). Но кто жив, молод и надеется — те истово проповедуют свою науку школьникам-подросткам, спасая их души от животного бессилия перед властью.
Старший в этом новом поколении — Израиль Гельфанд, ему уже 25 лет. Шесть лет назад он был принят в аспирантуру МГУ, не закончив никакого вуза. Тогда тридцатилетний гений Андрей Колмогоров распознал свою ровню в провинциальном самоучке. Теперь сам Гельфанд ищет свою ровню среди смышленых школьников Москвы — и, конечно, находит ее! Вот Давид Шклярский: в свои 19 лет он сочиняет увлекательные задачи десятками, как юный Моцарт сочинял музыкальные пьесы. Давид уже воспитал себе смену: братьев Ягломов, которые только что победили на Московской математической олимпиаде и поступили в МГУ. Хорошо, что Давид это успел! Через четыре года его жизнь оборвется на фронте Мировой войны...
Но братья Ягломы уцелеют — и вскоре после победы составят большой сборник олимпиадных задач по математике. Эта книга станет учебником жизни для многих послевоенных ученых россиян — физматиков, и не только... Оттого послевоенная Москва не уступит накалом научных страстей послевоенному Парижу — несмотря на голодный паек политических свобод и лошадиные дозы террора. Для переживших войну россиян это будет вторая война — против своего начальства, за право на свою научную работу. К счастью для России, ее ученое сословие победит в этой войне.
Лев Гумилев — ровесник Израиля Гельфанда — был вовлечен в такую войну еще в студенческие годы. Сын расстрелянного «белого» офицера и матери — безработной антикоммунистической поэтессы: такое родство неизбежно порождает в России ученого еретика. Сейчас Лев Николаевич строит заполярный Норильский рудник — в ряду прочих заключенных ГУЛАГа, которых вчерашний студент развлекает изложением древней Истории на блатном жаргоне. Одновременно он с огромным вниманием изучает окружающую его пеструю человеческую среду.
Во-первых, это занятие необходимо для выживания. Во-вторых, оно очень интересно для этнографа: как в лагерном аду люди разных племен группируются в «консорции», где все — за одного. Наконец, это важно для историка: ведь каждый известный народ когда-то сплотился вокруг некоего удачливого консорция, основанного кучкой «пассионариев». Этим испанским словом вещий Лев назвал людей повышенной творческой активности, готовых к сверхобычным усилиям и риску ради необычных целей, которые обычная публика считает фантастикой.