Даже по предреволюционным меркам, семья для земских врачей была довольно состоятельной, что в русском интеллигенте неизменно порождало чувство вины и ответственности. Большой дом, по которому ребенок мог ездить на трехколесном велосипеде, нянька и учительница у детей постарше. Совсем не так давно — а может, кое-где и в детские годы Нины Всесвятской — земские врачи и учителя жили иначе. «Тамбовские губернские ведомости» в 1885 году с сочувствием писали о том, как деревенский земский учитель в дырявом сюртуке, рваном пальто и стоптанных сапогах бредет по грязи в уезд в надежде получить свои 10 — 13 рублей месячного оклада — изможденный, усталый, живущий во враждебном окружении пьяненьких крестьян, всегда готовых его оскорбить. Оскорбить — потому что пьяны, потому что жизнь их беспросветна, нищета, о которой мы сегодня не имеем понятия, безгранична и безнадежна, а на жалкое учительское жалованье деньги берут в основном с тех же крестьян. В те же глухие восьмидесятые Глеб Успенский описывает, как земский врач, один на сотни детей по всему уезду, кричит от невозможности делать свою работу, потом разливает крестьянским бабам по нескольку капель ревеневой настойки — и, махнув рукой, едет дальше.
Из-за насильственно прерванной связи поколений мы сегодня совсем не знаем повседневных реалий дореволюционной жизни и в своих представлениях шарахаемся от проникнутых классовой ненавистью и классовым недоверием советских учебников с описанием двойной крестьянской морали к картине крестьянского благоденствия, порушенного большевиками. А была там, особенно на самых богатых почвах Черноземья и особенно после безобразно проведенной реформы, чудовищная нищета, в которой даже тараканы умирали от голода, убожество крестьянских технологий, требующих немыслимо тяжкого и малоэффективного труда. Замечательный экономический бум начала прошлого века в России был оплачен крестьянами — почти так же, как советская индустриализация, если бы из нее можно было вычесть ее рационально-людоедский характер (который сегодня называют талантливым менеджментом).
Родители Нины Всесвятской были заядлыми марксистами (но не большевиками); мать вдобавок горячей сторонницей эмансипации женщин. С точки зрения сегодняшнего дня, отягощенного знанием того, что будет дальше со страной и конкретно с семьей Нины, это кажется чистым безумием — или нетерпением, не готовностью к постепенности естественных исторических перемен — в любом случае отсутствием мудрости. Но попробуйте поставить себя на место своих прапрадедов, рядом с которыми — вопиющая нищета, тотальная продажность чиновников, недальновидность государственной внутренней и внешней политики — начинаешь воспринимать все несколько иначе.
Григорий Мясоедов. «Земство обедает», 1872
И чем жестче становилась политика правительства, особенно резко свернувшая вправо после цареубийства, тем радикальнее делались общественные настроения. Вот как их описывает Андрей Левандовский: Савва Морозов, который оплачивал революционную печать; делегация светских молодых людей и восторженных дам, посетившая отца цареубийцы Сазонова в поезде, чтобы пожать руку человеку, воспитавшему героя; взаимные поздравления двух негоциантов: как же, такое событие — Столыпина убили! Общественное мнение не просто оправдывало терроризм, но и горячо его приветствовало, что после массового государственного террора кажется в лучшем случае недальновидным.
Тем больше начинаешь ценить людей, которые, независимо от своих политических склонностей, продолжали учить и лечить — при кадетах и при советах, в лагерях и ссылках (друг друга, а то и детишек охраны).
Земские врачи и учителя, особенно первого призыва, были идеалистами и энтузиастами. Государство, по своему обыкновению, сделало все, что могло, чтобы выбить из них идеализм и энтузиазм — поразительно, но оно не преуспело в этом. Зато преуспело в другом: дети земских врачей и учителей, братья и сестры Нины Всесвятской, а также ее однокурсники, коллеги и вообще молодежь из хороших семей их поколения часто принимали большевиков с терпимостью и даже верой и изо всех сил очень долго старались не замечать того, что уже в 30-е годы становилось очевидным.
Во всяком случае, Нина Всесвятская, так и не вступившая в коммунистическую партию большевиков (или ее туда, по подозрительному социальному происхождению, не приняли), в 30-е годы окончила педагогический институт и уехала по собственному выбору на Дальний Восток. Беспартийная, она чувствовала себя отодвинутой от центра жизни, где горячо спорили и, казалось, принимали судьбоносные решения. С воодушевлением и принятой в семье тщательностью она издавала журнал «Маяк» — учебное пособие для школ первой ступени, где доступно и, главное, грамотно рассказывалось о новых реалиях молодой страны: о промфинплане, о стройках, о буднях речников и рыболовов. Наверное, были там и статьи о коллективизации, ужасный смысл которой был осознан много позже. Наверняка там не было статей о ночных арестах, пока еще не принявших масштаба массового террора — но ведь уже позади был красный террор, о котором не писали в этих журналах тоже.