Переводчик с британского проживает английскую жизнь: в солнечный московский денек ежится от туманов, вспоминает свой оксфордский опыт, которого не было. Переводчик с японского должен «косить» под японца. При разговоре по телефону он вежливо кланяется аппарату, кушает рис палочками, чавкает гречневой лапшой, без содрогания поглощает морских и земноводных гадов и потихонечку прихлебывает горячее саке. Хороший японист похож на японца — под влиянием его фонетики у него по-другому кривятся губы, меняется разрез глаз, желтеет кожа, к выпирающим скулам приливает японская кровь. Подавляющее большинство японцев искренне полагают, что понять японца может только японец. Задача сложна, но русский переводчик должен доказать обратное. А иначе зачем он тогда вообще нужен?
Хороший японист должен быть похож на японца, но он не должен быть японцем. Потому что его задачей является перевод на русский язык, которого не знает переводимый им автор. Как найти все эти соответствия, которых нет в природе? Потому что в японской природе вроде бы есть слово «клен», но листья у него намного меньше и умещаются в детскую ладошку. А листья тамошнего «дуба» лишены русских зазубрин. В Японии есть сакура, которая цветет по-вишневому, но плоды ее не употребляют в пищу и варенья из него не получается. Слово «слива» ассоциируется там не с сочными осенними плодами, а с ранним цветением, обозначающим приход весны, когда цветам еще грозит запоздалый снег. Как прикажете переводить воспетые бесчисленными поэтами цветы то ли кустарника, то ли деревца хаги, которое словарь предлагает перевести как «леспедеца двуцветная»? «Настала осень, и леспедеца двуцветная покрылась красивыми цветами...»(?!)
Переводчик с японского переводит на русский и потому он обязан быть русским: крепко жать руку, собирать грибы, хлебать щи, уплетать блины, произносить шумные тосты и пить заиндевевшую рюмку водки до дна. А иначе он не сможет ощутить, что в другой культуре все может быть совсем по-иному.
У переводчика проблемы не только с перевоплощением. Скажем, в японском языке очень развита омонимия. От одного только упоминания об этой материи каждый японист немедленно впадает в истерику.
Кону хито-во
мацу-но ха-ни фуру
сираюки-но
киэ косо кахэра
авану омохи-ни
В этом стихотворении Х века мы встречаемся со следующими случаями омонимии. «Мацу-но ха» — иглы сосен, но «мацу» одновременно и «ждать»; «фуру» — «падать» (о снеге) и «стареть»; «киэ» — «таять» и «умирать»; «хи» в слове «омохи» («любовь») означает еще и «огонь». В приблизительном пересказе получаем: «Ожидаю того, кто не приходит, старею. На иглы сосен падает белый снег — тает. Растаю-скончаюсь, не встретившись с тобой, от жара любви». Лучше бы такие стихи и не переводить вовсе. Однако переводчик на это не имеет права. Он связан не обетом молчания, а обетом говорения. Недаром даже такой первоклассный поэт, как Арсений Тарковский, обреченно писал: «Ах, восточные переводы, как болит от вас голова...»
В переводческом деле вопросов больше, чем ответов. И если автор имеет право на ошибку — в спешке и творческом забытьи он путает имена героев, даты, события и термины, то переводчик такого права лишен. Если он переводит древний, «классический» текст, то обязан заметить несуразицу и холодно отразить ее в своем комментарии. Если же речь идет о современной литературе — проконсультироваться с автором или же взять ответственность на себя и исправить ошибку без его ведома. В противном случае читатель подумает, что подкачал именно переводчик. А это, согласитесь, неприятно. Словом, переводчик обязан быть внимательнее и образованнее автора. Хороший автор пишет только о том, что он знает. Далеко не все авторы столь хороши. Переводчику приходится переводить и то, что ему только предстоит узнать.
На свете много народов и языков — толмачи были нужны всегда. Однако при этом следует помнить и то, что далеко не все тексты подлежали переводу. К этой категории принадлежали сакральные тексты. Для Японии это были буддийские сутры. В Японию пришел их китайский вариант, и в Японии их так и читали, не переводя на японский, зачастую — не понимая. В древности и Средневековье считалось, что священное дано в той форме, в какой оно дано, и менять канал трансляции — дело нечеловеческое. Человеческое (переводческое) вмешательство тут же «испортит» текст, и он потеряет всю свою первозданную магическую силу.
Нынешний светский переводчик такими ограничениями не скован, и перед ним открывается широчайшее поле возможностей. Какую из них он выберет — его дело. Дело его понимания, образованности и вкуса. Переводчик — существо подневольное, его барин — автор, но он борется за свою независимость.