Не вживаясь в образы персонажей новой реальности, по соображениям психической безопасности не желая влезать в их шкуру, мы все же обратим внимание читателей на ту особенность, которая сразу, без дополнительного анализа бросается в глаза. Это пресловутое одиночество, которому посвящено великое множество произведений западной литературы и искусства. Оно теперь тоже перешло на какой-то новый виток. Еще недавно частым мотивом было: нас двое, против нас весь мир. Но мы выстоим! То есть в мире индивидуальной борьбы, в мире самостояния все же сохранялись малые очаги общности, единства. На уровне семьи.
Теперь — мы утверждаем это с уверенностью — картина принципиально изменилась. Когда табу, составляющее первооснову любой культуры, как бы рассекречено, выведено из сферы коллективного бессознательного в сознание, человек уже отделен от другого человека, в том числе и от самого близкого, стенкой подозрительности, настороженности. Друг тебя обнял за плечи. А не голубой ли он? Гость, войдя в дом, поцеловал ребенка. Может, он педофил?
«Марсианские хроники», для нас совершенно не актуальные? Если бы так... Но в последнее время мы все чаше слышим от родителей подобные тексты: «Мой сын так любит возиться с мальчишками! Борется, катается по полу. Скажите, у него нет скрытых гомосексуальных наклонностей?» (Иногда говорят «гомосексуалистических» — вероятно, по аналогии с социалистическими.) И это те самые родители, которые непритворно ужасаются, когда слышат о западной «проблеме номер один». Но ведь они точно так же ужасались и не верили, слыша, что в некоторых странах разрешены однополые браки. И это было совсем недавно.
«Проблема» у порога. И от того, откроет ли наше общество двери избушки- сознания или все же удержится от такого небезопасного гостеприимства, зависит... А впрочем, чтобы избежать обвинений в излишней патетике, лучше процитируем несколько строк из книги Ксении Касьяновой «О русском национальном характере»: «...Репрессивные культуры очень сильно сопротивляются всякому изменению. Когда же наконец происходит сдвиг сознания, он касается ни много ни мало абсолютных точек отсчета. Тогда культурные скрепы распадаются вообще, изменение приобретает неконтролируемый, страшно разрушительный характер».
При нашей страсти к размаху можно не сомневаться: отечественный эбьюз затмит свой западный прототип. А вот с правовым государством выйдет, как всегда, маленькая заминка. В общем, будут и «временные трудности», и «все не так однозначно»... •
Юрий Лексин,
наш специальный корреспондент
Послесловие к жизни младшего научного сотрудника
Все это на краях человеческой популяции: отъявленное злодейство и гениальность, полное ничтожество и Середина же — могучая, упругая середина — заполнена нами, простыми до умопомрачения. И, казалось бы, надо удивляться, почему мы так непохожи в своей ординарности.
А непохожи.
Из одной и той же земли на расстоянии жалкого сантиметра каждый цветок извлекает свой неповторимый свет; из общей с нами жизни — совсем без расстояния — Марина Дмитриевна Бриллиант извлекла свой талант преданности Работе и Любви. Как это ей удалось, она уже не скажет — ее нет. Но что-то ведь осталось... О Марине (так чаще всего звали ее за глаза) рассказывает ее друг и коллега Елена Васильевна Домрачева.
Мне кажется, не получится, настолько я свыклась с ней. Это как о своем ребенке рассказывать.
Я знаю ее с шестьдесят шестого года. Она звала меня на «вы» и Лена, а я ее Марина Дмитриевна. Когда я пришла на кафедру, дистанция была огромная. Во- первых, одиннадцать лет разница. Я была соплей после института, а она уже была...
Окончила она мединститут, и распределили ее врачом на Внуковский аэродром. Ей надо было устанавливать пригодность летчиков к полету. Причем она старалась взять такие смены, чтобы утром обязательно попасть на кафедру. Ночью работала, а утром бежала на кафедру. Жила с мамой вдвоем и все время проводила на кафедре. Спала через две ночи на третью, дежурства-то брала все ночные. А работу свою терпеть не могла. Говорила: «Все они алкоголики».
Не знаю, кто ее привел на кафедру, но там она впервые увидела Андрея Ивановича Воробьева Он — молодой тогда ассистент. Когда она пришла на кафедру, то сразу хотела работать только там. Один раз только сходила в обход с Андреем Ивановичем и Иосифом Абрамовичем Кассирским и сразу увлеклась гематологией. Говорила, что согласна работать кем угодно, только на кафедре, и денег можно никаких не платить. И она ушла со своего аэродрома. Ее устроили секретарем Кассирского. Она реферировала ему статьи. Была такая очень жесткая, как рассказывали, никого к нему не подпускала. А референтом была необыкновенным. Очень закомплексованная, разговаривать стеснялась, ни на каком иностранном языке я от нее никогда слова не слышала, а переводила с испанского, английского, французского, итальянского — с какого угодно Брала словарь и переводила. Хотя в детстве учила немецкий.