Создается даже иллюзия, что все то, что мы привыкли считать исконно русской архитектурой и искусством, «распадается» на элементы, восходящие к западным образцам. Но вот что удивительно: аккумулировав новации, Москва вновь создала совершенно неповторимый культурный синтез. Причем никогда — ни до, ни после этого времени — культура Москвы не оказывала такого глубокого, органичного и плодотворного влияния на культуру всего Русского государства, как в это время.
Парадоксально, но либеральная историография, смущенная деспотизмом и агрессивностью Московского государства XVI века, склонна была объяснять и деспотизм этот, и агрессию необходимостью обороны от Казанского и Крымского ханств и обширностью географического пространства, хотя подобный подход всегда был прерогативой апологетико-патриотического направления.
Да, это государство было военной машиной, осуществившей самую крупную реконкисту XVI века. Да, его государственная идеология была контрреформационной. Да, с точки зрения политической системы оно напоминало западные абсолютистские режимы. Но близкие аналогии всех этих черт мы находим в Испании (от эпохи Фердинанда и Изабеллы до Филиппа II) и в монархии Габсбургов. Тем не менее развивалось оно совершенно иначе. И влияниями внешних факторов вряд ли можно объяснить его базовые характеристики.
Общество и государство XVI века сложилось в результате трансформации того общества, которое существовало в Московском княжестве. Характер этой трансформации, происходившей одновременно с описанным выше преобразованием московской культуры, иногда удается увидеть яснее на локальном уровне.
Вот, например, как сложилась судьба землевладельцев Волоцкого края, служивших московским великим князьям со второй половины XIV века. Эти семьи, история которых реконструируется с помощью актов Иосифо-Волоколамского монастыря, сыграли значительную роль в обороне Московского княжества от литовских вторжений, а позднее — в присоединении Новгорода. Среди них были Кутузовы, вырвавшие в 1446 году вместе с Ряполовскими юного Ивана III из рук Дмитрия Шемяки, а во время присоединения Новгорода арестовывавшие новгородских бояр; были и Яропкины, своей кровью заплатившие за приход к власти Василия III. В конце XV — первой половине XVI «волочане» создали один из крупнейших общежительных монастырей Московского государства — Иосифо-Волоколамскую обитель, которая, унаследовав их корпоративную сплоченность и непреклонный дух, оказала, в свою очередь, существенное влияние на идеологию церкви и государства первой половины XVI века.
Однако само это жизнеспособное общество оказалось бессильным перед процессом дробления земельных владений. А этот процесс медленно, но неуклонно подрывал его структуру, превращая потомков «вольных слуг» в рядовую служилую массу. Видимо, такова была главная причина превращения общества, основанного на отношениях вассалитета, в общество, основанное на отношениях подданства. И именно это новое общество и создало идентичное себе государство, которое поразило С. Герберштейна бесправием подданных. Оно создало бы почти такое же государство и на более узком географическом пространстве, тем более, что размеры этого пространства тогда еще не были столь велики. Можно предполагать, что оно создало бы почти такое же государство и не будь угрозы со стороны Степи — ведь в Великом княжестве Литовском, также подвергавшемся набегам крымцев, сложился иной общественный строй.
Таким образом, и в социальной, и в культурной сфере мы наблюдаем развитие, заданное весьма своеобразной «генетической программой». Как уже приходилось говорить, после падения Константинополя в середине XV века Московская Русь остается практически единственным суверенным православным государством. Мы почти лишены возможности сравнить его развитие с развитием других обществ данного культурного круга. Поэтому характер «программы», которая определяла развитие этой социальной и культурной системы, остается в значительной степени скрытым от нашего понимания. И тем не менее можно полагать, что феномен культурной метрополии — Москвы — играл в ней весьма существенную роль.
Разумеется, на стадии формирования национального государства эта роль не могла не усилиться. Однако, как было показано выше, данный феномен возник значительно ранее и дал о себе знать с необыкновенной силой уже в эпоху классического феодализма, то есть в тех общественных условиях, которые не были ориентированы на централизацию государственной жизни.