На другой день мы с Мосеем подходили к мельнице, где обитал Слепец. Тропинка шла вдоль небольшой прозрачной реченки. Был уже слышен шум колес невидимой еще мельницы. Из за поворота, навстречу нам, показалась женская фигура. Женщина шла ходко, уверенно и держалась как-то по особенному прямо. Одета — как одеваются в этих краях: складчатая юбка синей холстинки, белая рубашечка грубого полотна. Голова не покрыта, ноги босы. В нескольких шагах от меня женщина сошла с тропинки, уступая дорогу и остановилась. Мосей, закуривая, немного поотстал. Я взглянул на женщину и тоже остановился, остановился просто потому, что ноги сами этого пожелали. Стоявшая в двух шагах девушка поразила меня никогда невиданным типом. Она была белокура, по детски круглолица, и по неживому прекрасна. Такие игрушечные безделушки встречаются среди старинного фарфора. Все в ней было тщательно, артистически выточено, лишено жизненного выражения, но гармонически цельно. Вздернутая верхняя губка, чересчур бледная, придавала лицу слегка капризное выражение. Глаза чуть-чуть выпуклые, — выражения не разобрать, — полуприкрыты синеватыми веками с длинными золотистыми ресницами. Я, поджидая Мосея, довольно долго всматривался в эти глаза и с ужасом убедился, что они меня не видят. Они не видят ничего, они — неживые! Природа не закончила свое дивное строение — веки девушки неподвижны и едва ли не приросли к хрусталикам глаз.
Пока я смотрел на эту слепую лесную фею, подошел и Мосей. Легкая тень досады мелькнула на лице девушки.
— Проходите, пожалуйста, я даю вам дорогу, — сказала она.
— Здорово, внучка, — радостно закричал дед, — здорово солнышко!
Девушка улыбнулась одними губами:
— Здравствуй, дедушка Мосей. Кто этот чужой с тобой?
— А лекарь, внучка. Лекарь, звездычка…
Я никогда не забуду целого ряда изменений лица слепой девушки при этих словах. Сначала на нем, как искра, мелькнул ужас, она побледнела до цвета своей рубашечки, губы задрожали мелкой дрожью. Затем, нежный, как заря, румянец залил фарфоровое личико. Румянец так же внезапно сбежал, как и появился. Бледно-восковое лицо приняло сухое, жесткое выражение, между бровей легла сердитая складка и девушка вопросительно повернула голову в сторону деда.
Я был в сильном недоумении: передо мною стояла живая Агния, как ее нарисовало мое воображение. Ответ Мосея разъяснил все:
— Не тот, не скотский… Людской лекарь, Фектинька, лечить нас прислан.
Старик весело рассмеялся:
— Лечить прислали, а хворых-то у нас и нетути! Вот потеха!
Я заметил, как смутилась девушка, выяснив свою ошибку.
— Это — Фектинька, внучка моя дальняя, сестричка Агнюшки, — пояснил Мосей. Погодочками они были. Эта невестится еще…
Старик нежно поцеловал девушку в голову. Фекта неловко перебирала руками фартук, застенчиво улыбаясь. Незрячие глаза смотрели куда-то вдаль, между мною и Мосем.
— Сам-от дома? — спросил старик.
— Куда ему деться? Бродит круг мельницы старый, — не особенно доброжелательно ответила слепая.
— Ну, беги себе с миром, солнышко. Будь ласкова и рости большая, — он похлопал внучку по плечу.
— Ой, дедушка! И то с березку вытянулась! — звонко ответила Фектя и быстро, как зрячая, побежала по тропинке.
Я долго смотрел вслед удаляющемуся молодому созданию.
— Это моя любименькая, — улыбался Мосей. — Умница — страсть!
Из-за деревьев вынырнула мельница. Вдогонку нам неслась тягучая песенка:
— Это она, Фектиста, — обрадовался дед. — Ах, забодай ее комар, — вот певунья…
— Куда пошла девушка? — спросил я.
— В Слепцы — село. Тамотка она живет у бабки.
— И не боится заблудиться?
— Кто, Фектиста-то? Вона! У нас с тобой по два глаза, а у нее в роде как тысяча. О, ты их не знаешь, слепцов-то здешних! Они кажинный камушек чуют, кажинный кустик угадывают. Дар у них на это…
У игрушечной мельнички, хорошенькой, как театральный макет, стоял крепкий, бодрый старик, на вид лет под семьдесят. Я принял было его за Слепца, но старик повернулся к нам лицом и из-под сурово насупленных бровей сверкнули живые, молодые глаза.