Петров бросился к зеркалу и ему стало страшно за себя: на него смотрело чужое лицо, бледное, точно осыпанное мукой, с серебряными волосами. Сердце его остановилось и кровь мгновенно замерзла в жилах. О я бессильно опустился на стул. «Какая печальная судьба»! — думал Петров в полумраке приемной. — «Я поседел в одну минуту… Меня преследует злой Рок… А еще говорят, что никакого Рока не существует… Нет, древние мыслили глубже нас… Например, вся «Илиада» старика Гомера полна сетованиями на судьбу»…
Доктор, пожилой флегматичный человек, выслушав Петрова, категорически заявил:
— У вас неврастения, психостения, истерия и расстройство волевых импульсов. В соединении с имеющимся на лицо миокардитом. осложненным перикардитом и воспалением околосердечной сумки, картина получается безотрадная. Вы лечились? Какая непростительная беспечность. Это может окончиться весьма плачевно.
— Кроме того, доктор, я почему-то поседел моментально. Час назад, идя на телеграф, я видел свое отражение в зеркале у магазина. Мои волосы были черны, как ночь, а теперь видите…
Доктор был страшно близорук и до крайности утомлен. Он подумал.
— Да, это случается… Иногда люди седеют в одну минуту. Вы к автопегии никогда не прибегали? Жаль, это иногда дает хорошие результаты. У вас на лицо все признаки афазии… Да… Так вот что… Я пропишу вам санаторный режим, степной воздух, полный отдых и побольше кумыса. Вы не могли бы поехать в Ставрополь?
Петров подскочил, точно его ужалила змея:
— Доктор, ущипните меня…
— Зачем это вам?
— Это необходимо. Если вам не трудно, ущипните сильнее.
— Вы правы. Я забыл исследовать вашу чувствительность… Станьте так… Что вы чувствуете?
— Ой, — вскрикнул Петров.
— Все в порядке, — сказал доктор. — Как я и предполагал, все признаки гиперрестезии при общей анестезической коньюнктуре… Так вот, в Ставрополь и никаких…
— Но разве я не в Ставрополе? — несмело спросил Петров.
— Разумеется, вы в Ставрополе, но я подразумеваю Ставрополь Самарский…
— Какой же я осел! — Петров хлопнул себя ладонью по лбу, — на пол посыпались какие-то белые хлопья, как будто просыпали коробку пудры.
— Скажите, больной, давно вы линяете? — спросил доктор, близоруко всматриваясь в пациента.
— Фальшивая тревога, доктор! — засмеялся Петров. — Поседение искусственное. Я вспомнил… Возле мучного лабаза грузчик стукнул меня мешком. Ну, а так как я хожу без шляпы, то понимаете?..
Доктор, видимо, не совсем понимал:
— Да, да… Разумеется, если этак ударят из-за угла мешком, то, конечно… Метафорически, понятно… Так вот, спешите исправить вашу ошибку, иначе может кончиться для вас плачевно, — волновался доктор, как истинный сангвиник.
Петров раздумывал, наконец сказал:
— Доктор, а что если вся моя болезнь, так сказать, — искусственное поседение? Какие меры принять, чтобы вернуть утраченное спокойствие?
— Избегайте ходить там, где таскают мешки… Только и всего, — рассеянно ответил доктор, впуская следующего пациента.
Середа и Софья Ивановна осматривали Петергофские фонтаны, бродили по парку, любовались многоцветными травами и полною грудью пили живительный воздух. Когда устали, опустились на траву.
Семен Семенович не спускал с нее очарованного взгляда, ему нравилась ее прозрачная бледность.
— Ты сейчас похожа на мальчика, — сказал он. Эта стриженая головка, эта порывистость движений так к тебе идут.
— Ты находишь? — улыбнулась она.
Солнце только что село. Прямо перед ними в бледно-голубом небе маячил новорожденный серпик луны. Софья Ивановна посмотрела на него и задумалась.
— Ты веришь в приметы? — спросила на. — Посмотри на лунный серп — совсем буква С… А ведь меня зовут Софья, а тебя — Семен, да еще Семенович, да еще Середа…
— А ведь действительно! — вырвалось у Середы.
Неожиданно румяное личико Софии Ивановны затуманилось. Она вспомнила отсутствующего мужа… Ведь Ставрополь тоже начинается на С…
Чтобы прогнать тяжелые мысли, он сказала.
— Не покататься ли нам на лодке?
— Восхитительно! Я сам хотел это предложить.
Они направились к морю, шумевшему вдали. Когда проходили мимо фонтанов, Софья Ивановна обратила внимание на радугу, висящую над водяною пылью фонтанов.
— Смотри, какая прелесть, — сказала она.
— Это — венец нашего счастья, — сентиментально шепнул Середа.
Море светилось, как зеркало. Послезакатные сумерки набрасывали на водную гладь неуловимую матовую дымку. Когда лодка отплыла несколько от берега, Софья Ивановна, сидевшая на руле, сказала: