По поводу обилия памятников архиоснователю (а были уже, говорят, и такие: он в кепке, а вторую кепку держит в кулаке и все призывает) в Одессе спрашивали: «Почему нет памятника Ленину на Коне?» Так знатоки-историки объясняли: потому что Ленин не мог ездить верхом. «Но тетя Роза тоже не может, но ей памятники не ставят».
Говорят, в Одессе по-еврейски любят отвечать вопросом на вопрос. Но это не всегда так. «Что б я так жил, как я это знаю». А потом вынуждают обстоятельства. «Чего вы испугались? — удивляются хозяева. — Разве вы не знаете, что если собака лает, то она никогда не кусает?» — «Я-то знаю. А вот знает ли собака?»
Встретились две давних знакомые. «Вы не знаете, где теперь живет Борис Григорьевич?» — «Как же, он давно в Париже!» — «Это далеко от Причепиловки?» — «Пять тысяч км, не меньше». — «Хме, такой умный одессит и заехал в такую глушь!»
Когда речь заходит о запорожском казачестве, даже со случайным собеседником, почти всегда поминается «Письмо турецкому султану». Оно вошло в присловье, известно как выверенный временем, «хрестоматийный» анекдот. Такой славе поспособствовали и Н. В. Гоголь со своей знаменитой повестью, и И. Е. Репин с его немеркнущей картиной, излучающей, пожалуй, как ни одно полотно, животворящий смех. И кто хоть раз присмотрелся даже не к оригиналу в Эрмитаже, а к репродукции, тот надолго запоминал этих колоритных весельчаков, «хохмачей», собранных Репиным в такую нескучную компанию.
Подбор прототипов для нее оказался непростым делом. Ездил он для этого по местам бывших Запорожских Сечей, выискивал натуру среди потомков. Но случались и непредвиденные находки. Прямо-таки детективной выглядит охота художника за понравившимся неповторимым затылком екатеринославского генерал-губернатора. Возможно, Репин и не предполагал изображать Тараса Бульбу в этой компании. Но его богатырь-сечевик в белой папахе и красном жупане крепко смахивает на гоголевского героя. Именно таким и представляется многим Бульба — хохочущим от того, что предоставилась возможность приперчить самонадеянного султана. В этом простодушном казарлюге, как и в его сотоварищах, смех взрывается от души. Между прочим, прообразом его послужил не потомок сечевиков, а профессор Петербургской консерватории. Нужно полагать, профессор понимал толк в «науке гоготания»…
Но вернемся к письму запорожцев, которое произвело такое неотразимое впечатление не только на Репина, ходило в списках, переписывалось простыми сельскими грамотеями. Отдельные строчки из текста становились крылатыми присловьями от него доносились отголоски свободолюбивой запорожской вольницы. Письмо писалось как бы в ответ на султанские угрозы, в которых не было недостатка в исторической действительности. Как всякий спесивый тиран, стамбульский деспот обладал при этом, конечно, целым набором званий и титулов. Ну, казаки и подчеркнули его «могущество»:
«Вавилонский ты кухар, македонский колесник, ерусалимский броварник, александрийский козолуп, Великогол и Малого Египта свинарь, армянская свиня, татарский сагайдак, каменецкий кат, подолян-ский злодюга, самого гаспида внук и всего свету и под свету блазень (шут), а нашего Бога дурень, свинячка морда, кобыляча с…а, резницкая собака, некрещеный лоб, хай бы взял тебя черт!
Ты — шайтан турецкий, проклятого черта брат и товарищ, а самого люциперя секретарь!»
И деликатное пожелание в заключение: «Числа не знаем, бо календаря не маем, месяцу небе, год у кнызи, аденьтакийу нас як и у вас, поцилуй за те ось куда нас!..»
Словесность, конечно, не самая изящная, но и без излишней грубости, без матерщины. Дипломатический этикет обязывал!
Письмо запорожцев к турецкому султану переводилось на различные языки. Один из первых вариантов был помещен в своеобразной писаной русской газете «Куранты» еще в 1621 г. В последующее время публиковались многочисленные списки и варианты с различными деталями. Но был ли оригинал, первооснова этой дипломатической переписи? Историки не могли сказать точно.
Один из современных исследователей Г. Нудьга собрал интересный материал на эту тему: его книжка «Переписка запорожцев с турецким султаном» была издана еще Академией Наук Украинской ССР. Автор использовал печатные источники, а также найденные им неизвестные ранее рукописи в архивах Киева, Вильнюса и других городов. На их основании исследователь доказывал, что известное письмо запорожцев нельзя считать настоящим историческим документом времен Запорожской Сечи.