Дон Гуан испуган… Командор выслушал его и кивнул головой. Об этом скажет ведущий. Необходимое пояснение. Но оно разрушит оцепенелость минуты, разорвет художественную ткань. Нет, комментатор не нужен здесь… Если слушатель не «увидит», как Командор принял приглашение к ужину, стало быть, в дерзновении Дон Гуана не было вызова. Это должно быть ясно без ведущего. Крик ужаса даст времени обратное течение. Ощутить миг, который предшествовал…
А традиционный ведущий-пояснитель? Он не нужен. Ремарки надлежит раскрывать в действии, в психологическом состоянии. Эмоционально-звуковые краски раскроют зримость тех картин, которые, точно половодье образов, хлынули в самом начале репетиции…
Мейерхольд представил себе, как на премьеру радиоспектакля придут его друзья — Ю. Олеша, Д. Шостакович, М. Гнесин. Придет Сергей Прокофьев, увлеченный замыслом радиооперы… Они будут обсуждать постановку трагедии Пушкина «Пир во время чумы», спорить о музыке, о радиообразе, о выразительных средствах эфира…
Нет, радио — не только техника… Оно объединилось с театром, раскрыло новые сферы художественного творчества. А кино и радио? Они тоже сомкнутся, несомненно. Родится новый вид театра. Радиоэкран? Телетеатр? Всеволод Эмильевич высвободил руки, нагнулся над написанным, задумался. Таким его и запечатлел глазок фотокамеры.
Французского писателя и философа Альбера Камю называли «певцом абсурда». И вот что он писал* «Чувство абсурдности поджидает нас на каждом углу. Это чувство неуловимо в своей скорбной наготе, в тусклом свете своей атмосферы. Заслуживает внимания сама эта неуловимость. Судя по всему, другой человек всегда остается для нас непознанным, в нем всегда есть нечто не сводимое к нашему познанию, ускользающее от него…
Начало всех великих действий и мыслей ничтожно. Великие деяния часто рождаются на уличном перекрестке или у входа в ресторан. Так и с абсурдом… О смерти все уже сказано, и приличия требуют сохранять здесь патетический тон. Но что удивительно: все живут так, словно «ничего не знают». Дело в том, что у нас нет опыта смерти, испытанным, в полном смысле слова, является лишь то, что пережито, осознано. Но у нас есть опыт смерти других, но всего лишь суррогат, он поверхностен и не слишком нас убеждает. Меланхолические условности неубедительны. Ужасает математика происходящего» (Камю Альбер. Бунтующий человек. — М., 1990, с. 28–31).
Однако красота и абсурд — разве они стоят рядом? Между тем в 20-х годах прошлого века во Франции в рамках авангардного искусства родилось новое направление — сюрреализм. (Сюрреализм от франц. surrealisme — букв, «надреализм», «сверхреализм».) Датой рождения этого направления считается 1924 г., когда появился «Манифест сюрреализма» основателя и бессменного лидера движения Андре Бретона (1896–1966). В этом документе автор очерчивает круг интересов нового движения: автоматическое письмо, случай, сновидение, подсознательное и чудесное, нечто несуразное, но реальное… Культ случая, сна и бессознательного, открытие чудесного в самой жизни, отказ от разума, поиск новых источников вдохновения, способных изменить наше восприятие окружающего мира, а затем и преобразовать сам мир…
Сюрреализм настаивал на невменяемости художника в акте творчества. Автор соотносится только со своими фантазиями. Отбрасывалась всякая художеств венная традиция. Подлинным источником образов объявляется бессознательное. Поэт создает бессмыслицу, чтобы вырваться из-под оков стандарта, логических норм и раствориться в абсурде. Ошеломительность ассоциаций, буквальность истолкования слова возвращают читателей произведений сюрреалистов к детству. Язык сновидений и грез ближе к жизни. Творчество сюрреалистов — это поток сознания… Здесь правит не логика, а случайные ассоциации, оборванность мысли, непрограммированность мысли.
Однако творчество сюрреалистов весьма впечатляет. Прочитаем отрывок из «Магнитных полей» Андре Бретона и Филиппа Супо:
«Мы — пленники капель воды, бесконечно простейшие механизмы. Бесшумно мы кружим по городам, завораживающие афиши больше не трогают нас. К чему эти великие и хрупкие всплески энтузиазма, высохшие подскоки радости? Мы не ведаем ничего, кроме мертвых звезд, мы заглядываем в лица людей и вздыхаем от удовольствия. У нас во рту сухо, как в затерянной пустыне; наши глаза блуждают без цели, без надежды…