До сих пор, писал Штокхаузен, в современной музыке недооценивалась роль интуиции. Он отныне желал бы радикально изменить это положение, для чего предложил путь импровизаций в небольших инструментальных ансамблях. Правда, это не просто игра на инструментах и не просто импровизационное сочинение музыки. Это священнодействие, звуковая магия. В состоянии особой сосредоточенности каждый из участников ансамбля приобретает новые внутренние качества, в нем начинает действовать подсознание, партнеры взаимно сближаются. Причем это не обычная творческая близость музыкантов-ансамблистов, а совместное преображение: «Играй колебания в ритме частей своего тела. Играй колебания в ритме твоей клетки. Играй колебания в ритме твоей молекулы. Играй колебания в ритме твоего атома. Играй колебания в ритме мельчайшей частицы твоего сознания. Пусть между моментами будет достаточное молчание. Когда почувствуешь себя свободным, смешивая ритмы в любой последовательности».
Такого рода наставления связаны с одной из самых причудливых фантасмагорий Штокхаузена: человек, развивший в себе сферу подсознания, уподобляется электронной системе, улавливающей «волны» и «ритмы», которые идут из космоса, исходят от земных объектов, от атомов собственного тела; музыкант только посредник, воспринимающий эти импульсы и передающий их в звуках. Некоторые участники ансамбля выражали недоумение по поводу этих взглядов. Один из них спросил композитора: «О каких ритмах идет речь?». «Разве вы никогда не ощущали во сне ритм Вселенной, не летали меж звезд, не запечатлевали в своем опыте вращения планет или других небесных тел Солнечной системы?» «Нет, — ответил музыкант, — к сожалению, я не располагаю таким опытом».
Музыку Штокхаузен трактовал все более как орудие и ритуал медитации. Она не нуждается в том богатстве содержания, которого достигало искусство прошлого. Ее средства минимальны, бедны, но направлены неизменно на эффект гипноза, завораживания. Мир, создаваемый такой музыкой, можно передать фрейдистским словом «аутизм». Так называется детское восприятие, ориентированное только на наслаждение и избегающее контакта с реальностью.
В великие творческие эпохи прошлого между музыкантами и слушателями царило единство. Их связывали общие художественные вкусы, единое мировосприятие. Однако провозглашенное авангардом пассивное слушание музыки может вызвать глубокое успокоение, гармоническое состояние духа и нервную разрядку. Но разве предназначение музыки только в этом? Разве она не призвана рождать пламенные страсти, одухотворенные всплески духа?
В рамках авангардистского искусства родилось еще одно направление — дадаизм.
Дадаизм (от фр. dada — «деревянная лошадка», слово выбрано наугад в случайно открытой странице словаря) — движение в искусстве и литературе минувшего века. Опыт войны, доказавший ничтожность человеческой жизни, вызвал у дадаистов ощущение бессмысленности человеческого существования. Поэтому в их сознании возникла парадоксальная мысль о том, как важно уничтожить сам человеческий разум и его достижения. Они предложили искоренить те культурные принципы, которые, как они считали, ответственны за катастрофу. Вот почему они поставили перед собой задачу — разложить слово. Ведь именно на нем держится европейская цивилизация.
Особую активность дадаизм проявил в Германии, на духовной жизни которой отразилось ее поражение в Первой мировой войне. Закончив в 1910 г. работу над книгой «Записки Мальте Лауридса Бригге», австрийский поэт Райнер Мария Рильке (1875–1926) настолько устал, что готов был никогда больше ничего не писать. Он утверждал: «Искусство никому не нужно… Разве оно способно лечить раны или избавлять человека от горечи утраты? Оно не в состоянии помочь отчаявшемуся человеку. Не может накормить голодного и согреть замерзшего». Ведущая тема его поэзии — преодоление одиночества через любовь к людям и слияние с природой.
Еще до появления дадаизма, когда о нем не было и речи, поэт выразил то, что заставляло писателей сомневаться в смысле и значимости их творчества. Они все более догадывались, что искусству в том виде, в каком они его понимали, этому воплощению прекрасного, грозит опасность стать позолотой. Хотя слово «дада» родилось в 1916 г. в Цюрихе случайно и использовалось скорее в шутку для обозначения нового направления в искусстве, уже само его появление послужило сигналом к бунту. Оно вызвало цепную реакцию во многих европейских странах.