Постмодерн стремится внести художественное содержание не только в узкую сферу искусства, но и в повседневность. Он терпимо относится к массовой культуре, обращается к тем эстетическим феноменам, которые, казалось бы, навсегда ушли из жизни. Постмодерн охватывает по возможности весь совокупный художественный опыт человечества. Разумеется, постмодернистская культура открыла новые горизонты в художественном освоении реальности, но вместе с тем заставила думать о судьбах культуры.
НАУКА В САДАХ ЛИТЕРАТУРЫ
Валентин Устинов
ВЫСОКАЯ ЖЕНЩИНА
В ЧЕРНОЙ АЛЛЕЕ
Об авторе:
Устинов Валентин Алексеевич — поэт, прозаик, Секретарь Правления Союза писателей России, член правления Московской городской писательской организации, президент Академии поэзии, Лауреат пяти литературных премий.
Это случилось в апреле семьдесят третьего года под Петрозаводском.
Снег уже сошел, но деревья стояли еще совсем черные, лишь кое-где на ветках держались прошлогодние листья, высушенные смертью и морозами. Они-то и летели мне в лицо потом — ночью, в грозу.
Велосипед я купил за неделю до пробы и потому ехал очень медленно, напряженно. Вообще вся эта вылазка была полнейшей авантюрой с моей стороны. Дело в том, что последние годы я безобразно много работал и потому бесконечно много болел. Доходило до того, что приходил со службы, ложился на диван, погружался в какое-то бессонное темное небытие и чувствовал, что сил во мне оставалось еще на неделю-другую жизни. И потому делал глупость: жадничал, вставал с дивана и усилием воли сажал себя за стол — за работу…
На операцию я решился зимой от отчаянья, но и велосипед тоже был от отчаянья, от решения, будь что будет, пан или пропал. Нельзя же бесконечно жить с ощущением этой постоянной слабости, этого бессилия…
Удивительно, что в тот день я доехал-таки до санатория «Марциальные воды». То есть забрался километров за пятьдесят, с чем-то от города. Попил у источника из банки ледяной целебной водички и вернулся на пять километров назад — к щитовому двухквартирному одинокому дому возле шоссе. Этот дом примечателен: возле него непонятно кем, зачем и когда была поставлена белая скульптура медведицы с медвежатами — то ли из гипса, то ли из алебастра.
Сырой весенний полусвет скрадывал белизну, и когда я подходил к дому, то невольно оглянулся: на какое-то мгновение показалось, что медведи шевельнулись.
Хозяин — лесничий — был дома. Его острые скулы обрамляла рыжая финская бородка. Он, конечно, удивился, увидев меня, но виду не подал. Молча подвинул стул. И я оказался за столом, накрытым холостяцкой едой (бычки в томате, тушенка, головки лука и кусок вареной лосятины). Между банками темнели три бутылки портвейна. Перед хозяином и двумя его гостями стояли стаканы. Такой же — граненый, за семь копеек, немедленно появился и передо мной.
Я не пил уже много-много месяцев. Вкус алкоголя за это время стал мне неприятен, а ощущение хмеля невыносимо, потому что мешало работать… Я ведь всерьез думал, что живу последний год.
Я не смущался хозяина, но стеснялся его гостей. И промолчал, когда чернильная бурда заполнила стакан.
— Выпьем за лес, — сказал один из них, поднимая голову. До этого он сидел, задумчиво уставясь в столешницу. Он глянул на меня. У него были неприятные глаза — зеленые и пристальные.
— Почему именно за лес? — спросил я, с трудом преодолевая желание встать из-за стола. Не понравились мне его глаза.
— У вас очень напряжены нервы, — сказал он. — Каждая клеточка вибрирует… А за лес потому, что в нем сейчас тоже пробуждается, точнее — напрягается нервная система…
— Какая еще система? — напряженно спросил я, глоток вина подействовал на меня неприятно возбуждающе. — Что вы меня разыгрываете?
Тут трое засмеялись — снисходительно, как смеются профессионалы над наивностью любителей. Потом заговорили. Оказывается — не разыгрывают. Здесь живут, ставят на деревья датчики, проводят эксперименты.