Опершись на велосипед, отдыхая, смотрел я на гору. Склоны ее были полуобнажены и залиты тем же призрачным полусветом. Пусто было на склонах. Только отдельные деревья чернели.
Я бездумно смотрел на четкий рисунок теней, когда увидел, что две из них движутся вниз.
Что-то ахнуло в голове: вот оно! Глаза снова напряглись: невозможно! Но было действительно так: две тени, еще очень далеко от меня, спускались по склону. Были они незнакомо, нечеловечески высоки. Но даже не это было главное. Самое-самое заключалось в том, что они шли по крутояру, по валежнику и каменистой осыпи совершенно беззвучно. Словно плыли в мертвом безмолвии.
И так это было жутко, что я, не раздумывая, ухнулся в седло и ринулся вниз по шоссе. Ветер заревел в ушах, выбил слезы. Только глубоко под холмом затормозил велосипед. Мне не хотелось, но знал, что не смогу жить, если вот так сейчас и уеду дальше. Неожиданная тайна леса, в котором, оказывается, деревья вздрагивают от боли, потрясла меня, и заставляла верить в невозможное. Стыд и любопытство оказались сильнее страха.
Минут пятнадцать я ждал. И вот на ленте асфальта, более светлой, чем темные склоны холма, снова появились две тени. Они спускались, как и я, вниз, и были невозможно длинны, но теперь своими очертаниями напоминали людей. Одна из теней была вроде бы женщиной.
«Бог его знает! Может, ничего особенного… Может, нынче свет такой — все удлиняет… Рефракция какая-нибудь…» И я к месту вспомнил удивительно высокие ноги лосей. «Полуночники какие-нибудь… Гуляют. Вроде меня… Ладно, поеду».
И поехал.
В Косалме я понял, что до города сегодня не добраться. За спиной совсем близко полыхали зарницы. Я постучался к моему большому другу писателю Алексею Михайловичу Линевскому. Его дома не оказалось, но старик, у которого он снимал комнату, без разговоров снял замок с пристройки, распахнул окно, чтобы выпустить в весеннюю темень застоявшийся воздух.
От чая я отказался. Едва сдернул с ног кеды и сбросил куртку, как смертельная усталость опрокинула меня на тахту…
И — показалось мне — тут же проснулся от страшного удара грома. Стены дома содрогались от ветра и ливня. Они налетали порывами — то затихая, то бешено закипая. И тут грянуло второй раз…
Я люблю грозу, и во время дождя сплю особенно сладко. Но в эту ночь каждую клетку моего тела сотрясал непонятный трепет. Я пытался закутаться в куртку, и вроде бы задремывал, но тут же, словно пузырек из воды, вылетал из сна на поверхность…
Слушал гром. Он звучал необычно — так высоко, звонко и раскатисто, будто гремел орган в храме с бесконечными колоннами, высокими сводами и сотрясающим душу резонансом.
Внезапные тревога и печаль подняли меня с тахты. Я не понимал, в чем дело, но понял, что должен куда-то пойти и что-то понять.
— Сейчас, сейчас, — говорил я себе, торопливо зашнуровывая кеды.
Ливень полоснул меня по лицу, как давеча ветка. Я затянул шнурки капюшона, сунул руки в карманы и двинулся в темень, оскальзываясь в размякшей глине.
Тусклая стрелка шоссе уходила в дождь, к холму, к горе Сампо. Но я почему-то знал: туда мне идти не надо. И свернул налево, мимо островков, проливчиков и заливчиков озера — по тропке меж дымящихся в ливне кустов.
Метров через двести начались строения. Они безлюдно чернели в ночи. Дощатые стены летних дач и коттеджей глухо вибрировали. Крыша на одной из построек полуоторвалась и глухо шлепала. Окна и двери были еще заколочены.
Откуда-то из-под крыльца вывернулась оранжевая кошка. Она посмотрела на меня, беззвучно мяукнула и потерлась о ногу. Я терпеть не могу кошек, но что-то удержало меня от того, чтобы дать ей хорошего пинка. Это что-то — жгучее, жуткое и торжественное — вело меня все дальше и дальше, туда, где строения уже кончались и начинался лес.
Но я знал: там есть аллея. Непонятно откуда появившаяся аллея громадных вековых, но еще живых деревьев. Туда я и шел.
И когда я вступил на нее, ливень оборвался. Могучие кроны сомкнулись надо мной. Эта аллея была как черная труба. В дальнем конце брезжил как бы неясный полуовал. Я медленно шел трубой, напряженно всматривался в дальний полусвет и нетерпеливо ждал.
И тут кошка снова потерлась о мою ногу и беззвучно раскрыла пасть. И тотчас же я увидел ее. Она шла навстречу — высокая, вся в черном. Черная одежда, чем-то напоминающая женские одеяния конца прошлого, начала нынешнего веков, окутывала ее до щиколоток. Лицо покрывала черная полувуалька. Она была красива, я это чувствовал, хотя и не мог разглядеть ее лица. И главное — была стройной и высокой — выше меня. Ужасно, она сразу же понравилась мне, как может понравиться желанная, незнакомая, давно разыскиваемая женщина.