1. Несравненную радость будет испытывать человек после смерти, попав в Аид, «ибо он будет совершенно уверен, что нигде в ином мире не приобщится к разуму во всей его чистоте». Смерть содержит в себе самый совершенный и чистый разум, с которым человек уже никогда не сможет разлучиться.
2. Смерть лучше, интересней, содержательней, чище, богаче опыта жизни, ибо сколько сверхопытных мужей склонили перед нею выю и предали себя ее попечению. Сократ с любопытством ожидает приобщения к этому неведомому ему опыту смерти.
3. Смерть всех мудрее, ибо она хранит в себе знания всех ушедших под ее покровы мудрецов, и Сократ сгорает от нетерпения встретиться с ними.
4. Смерть милосерднее всех, ибо она безоговорочно и безусловно прекращает все телесные и душевные страдания людей, оберегает от ударов судьбы, защищает от общественных, семейных и личных невзгод. Поэтому Сократ с благоговением ждет смерти как акта высшего милосердия.
5. Смерть справедливее всех, ибо она неподкупна и независима от человеческих воздействий и судит всех по их подлинной ценности на весах истины. Поэтому Сократ мечтает быть осужденным именно смертью, полагая, что именно в ней он встретит подлинную справедливость и правосудие.
6. В смерти есть высшая истина, какая только может быть доступной человеку; она очищает нас от безрассудств тела и страстей души, делая нас настолько чистыми сущностями, что мы можем без помех слиться с материей истины. Поэтому смерть для Сократа — наикратчайший и правильный путь к истине, путь, на который нас выводит в жизни диалектика.
7. Мертвые непосредственно общаются с богами, которые всегда к ним благосклонны, ибо они — часть божественного достояния. Несмотря на горести прежней жизни, мертвые всегда относятся друг к другу хорошо и благочинно, ибо теперь им не из-за чего конфликтовать; остались лишь блаженное дружелюбие и благорасположение. Сократ, естественно, стремится побыстрее присоединиться к блаженному большинству.
8. Наконец, смерть настолько увлекательней любого земного приключения, что, узнав о ней, у человека пропадает всякое желание путешествовать в этом мире. Не случайно смерть стала той целью и гаванью, куда устремляется корабль бытия, жизни и каждого человека.
Ну, как после таких рассуждений не возлюбить смерть? Как вообще после таких знаний о смерти не стыдно просто жить? Так что Ницше совершенно не прав, полагая, что Сократ пожертвовал жизнью ради разума. Нет, жизнь и разум он посредством акушерской диалектики передал демону ничто.
Хотя у Ницше есть догадка о подлинном преступлении Сократа. В своей этике жестокости Ницше выделяет три ступени развития этой его любимой ценности. Вначале богу приносят в жертву самых ценных и любимых людей — детей-первенцев; затем в жертву богу приносятся самые ценные силы жизни — ее инстинкты. И наконец, люди жертвуют Богом ради ничто. «Пожертвовать Богом за Ничто — эта парадоксальная мистерия последней жестокости сохранилась для подрастающего в настоящее время поколения: мы все уже знаем кое-что об этом». Сократ был нераспознанным предтечей этой высшей ступени жестокости, на которую можно было взобраться с помощью его ложновопросной и истинно безответной и безответственной диалектики.
Но Ницше, как всегда, не высказывает свою мысль до конца, вернее, не соединяет ее с началом, т. е. сам руководствуется инстинктом не жизни, а смерти. («По словам Алкмеона, люди погибают потому, что не могут соединить начало с концом…»). Осталась еще конечная четвертая ступень жестокости, возвращающая нас к началу мира. Остается принести в жертву Богу само ничто, распять его на кресте разума, дабы оно воскресло и воссияло бытием, жизнью без жестокости. Нужно саму жестокость принести в жертву самой себе. Но этот план коренится уже в замыслах Творца, который будет исправлять, исцелять земную жизнь. (Естественно, не по диалектике, а по закону Святой Троицы.)
Ф. Ницше очень точно распознал разрушительный смысл диалектики: «Я считаю диалектику симптомом декаданса; например, в самом знаменитом случае: в случае Сократа».
Для Ницше Сократ — это старый плебей, увидевший деградацию афинской аристократии в ее зародыше. И он вонзился в их исчезающее благородство клыками своей двузубой диалектики. Диалектическая ирония Сократа как бы говорила: «Не притворяйтесь здесь передо мной! Мы все здесь равны в своей порочности и ничтожности!». Равны рабы и аристократы, ибо как нет раба без аристократа, так и аристократа мет без раба. Мы связаны единой цепью скрытой порочности. Все мы братья по греху, лицемерию, лживости, по ненависти к свободному уму. Именно диалектика сделала подобные рассуждения не только возможными, но она и узаконила их. Диалектика требует единства противоположностей. Противоположность аристократов и рабов все видели и знали, а вот их скрытое единство вывел наружу с помощью диалектики лишь Сократ.