На вопросъ старшины присяжныхъ, какъ ее содержали, подсудимая сказала: «Мы босикомъ ходили, намъ по два дня ничего ѣсть не давали… А на третій, бывало, дадутъ кусокъ хлѣба да три картошки, такъ что мы отъ голоду у крестьянъ побирались: они насъ кормили… Насъ заставляли коровъ доить, полоть, снопы возить… Разъ меня съ работникомъ послали 16 коровъ доить; когда мы подоили часть коровъ, работникъ мнѣ и говоритъ: посидите барышня, а я пойду остальныхъ подою… Я. сѣла да и заснула… Устала очень, намъ спать по ночамъ почти что не приходилось… Какъ я спала, свиньи пришли да и выпили все молоко… А работникъ въ это время одно ведро съ молокомъ отнесъ. Папаша его спрашиваетъ — гдѣ Ольга? Онъ говоритъ: я думалъ, что она уже пришла… Работникъ приходитъ ко мнѣ, говоритъ: идите, барышня, къ папашѣ. Я говорю, какъ мнѣ быть: молока у меня нѣтъ… Скажи, что одно ведро только надоили… Нѣтъ, говоритъ, нельзя этого сказать: я ужь сказалъ, что мы три ведра надоили. Пришла я домой и разсказала: меня папаша больно отколотилъ. Потомъ мамаша таскала за волосы… ногами топтала.
Екатерина Умецкая, на вопросъ предсѣдателя, признаетъ ли она себя виновною, отвѣчала: пѣтъ, не признаю. Нельзя… ребенка, котораго носила… такъ мучить… (плачетъ). На вопросы предсѣдателя г. Умецкая продолжала: болѣзнь моя не позволяла мнѣ не только съ дочерью, но и со скотомъ такъ жестоко обращаться… Я ее никогда не учила музыкѣ. 7 лѣтъ уже у меня не было фортепіанъ. Я сама ее не учила, у пасъ гувернантка жила, которая ее также не учила музыкѣ.
Предсѣдатель. Дочь ваша говоритъ, что однажды, вмѣсто благословенія вы сказали: «скитаться вамъ по бѣлому свѣту».
Екатерина Умецкая. Нѣтъ, ни мое воспитаніе, ни что — либо другое не позволяло мнѣ сказать такое грубое, такое страшное выраженіе. — Что она говоритъ о покушеніи на самоубійство — этого никогда не было… Относительно ея не было жестокаго обращенія ни отъ отца, ни отъ матери…. Она все то кушала, что мы все кушали; по моей болѣзни, я не могла ходить въ кладовую, и потому она что хотѣла, то и кушала.
Владиміръ Умецкій (На вопросы предсѣдателя). Нѣтъ, я не признаю себя виновнымъ… Она жила подъ вліяніемъ матери и подъ руководствомъ гувернантки. Въ однихъ покояхъ съ ними жила и обучалась. Я не могъ съ нею жестоко обращаться. Я бывалъ тамъ только, когда приходилъ пить чай, а постоянно жилъ въ особомъ отдѣленіи, черезъ кухню, хотя и въ томъ же домѣ. Я только бывалъ съ моею дочерью, когда обѣдалъ, чай пилъ и ужиналъ. Я бываю часто боленъ: это видно изъ моего аттестата.
Предсѣдатель. Объясните намъ, почему ваша супруга оставила домъ?
Владиміръ Умецкій. Это ей должно быть извѣстно: я не знаю почему. Она меня проводила въ Москву. Пробывъ тамъ нѣсколько дней, я пріѣзжаю домой 15 апрѣля. Жены моей не было дома: я спросилъ тогда Олю, гдѣ она? Она мнѣ сказала, что жена моя совсѣмъ уѣхала… Л за ней послалъ человѣка спросить, почему она оставила семейство и просилъ ее пріѣхать. Но она не пріѣхала. Я опять за ней послалъ Молодцова. Она пріѣхала и пробыла 2 дня, боялась огня, а потому опять уѣхала. Зять и меня приглашалъ къ себѣ, да я отказался: становаго ожидалъ. Мать, какъ уѣзжала, простилась съ дѣтьми какъ слѣдуетъ. Она не благословляла дѣтей, — это правда, — да къ чему было благословлять? Наканунѣ 16‑го я не могъ бить дочери: я только — что пріѣхалъ. Она не могла поджога сдѣлать, она сама по своей охотѣ заливала пожаръ. Когда начался третій пожаръ, она спала и не могла поджечь. Наканунѣ 4‑го пожара я только — что вернулся изъ Москвы. Меду ей не откуда было давать рабочимъ, она у священника жила… Я пріѣхалъ больной, тогда же привезли дѣтей; я по слабости легъ спать, но слышу бьютъ стекла, кричатъ: горимъ! — Случая со свиньями никогда не было. Свиней у меня хорошо кормили, они не могли выпить молока. Да я въ эту малость и не входилъ. Оля сама за молокомъ ходила. Безмѣномъ я также не могъ ее бить: безмѣнъ лежалъ въ кладовой и сгорѣлъ во время пожара.