— В каком году вы начали печататься?
— В сорок восьмом в журнале «Знамя» появилась первая поэма «Ветер с моря», посвященная памяти Героя Советского Союза Дмитрия Глухова.
Принимал меня тогда главный редактор журнала Всеволод Вишневский:
«Воевал?» — спросил он.
«Да».
«Ты настоящий моряк?»
«Думаю, что настоящий».
«Был ранен?»
«Был», — отвечал я.
«И награжден, наверное?»
Я утвердительно кивнул головой.
Вишневский на верстке написал: «№ 7».
«А как же поэма?» — робко спросил я.
«Еще не читал, но думаю, что должна быть хорошей».
Тогда с войны пришло много прекрасных поэтов: Семен Гудзенко, Алексей Недогонов, Михаил Луконин… К сожалению, их уже с нами нет, а они наши одногодки.
— Знаете, не мог равнодушно читать вашу «Севастопольскую хронику». Все время было ощущение, что в поэме слились воедино история и современность…
— Мне всегда казалось, что между первой и второй обороной Севастополя, разделенными почти целым столетием, много общего. Особенно любовь к Севастополю, невозможность отступить, отойти, сдать и как выход — беззаветное мужество солдат, офицеров, генералов, адмиралов.
Я обратился к архивам. Большую помощь получил в Морской библиотеке Севастополя. Ее работники познакомили меня с малоизвестными материалами о защите города в 1854–1855 годах. Но самое сильное впечатление произвели документы, связанные с судьбой моего кумира — адмирала Нахимова.
Смерть на бастионах Малахова кургана косила тогда всех подряд, не разбирая чинов. Погиб уже адмирал Корнилов. Его захоронили в нише Владимирского собора. Еще одна ниша, последняя, оставалась свободной. Нахимов сказал: ее держу для себя. Но вскоре пуля настигла адмирала Истомина. И тогда Нахимов прошептал: раз нет больше места в склепе, лягу… в ногах у товарищей. Меня это потрясло. Показалось, будто бы не было столетия, а это случилось вчера, с нами, со мной. И у нас в сорок втором не возникала мысль о сдаче Севастополя. Мы готовы были драться не только до последнего патрона, а и до последнего человека. Так родились самые горькие строки, напечатанные много лет спустя: «Мы отошли, точнее — сдали. Как странно было б знать тогда, что будут нам ковать медали за отданные города».
«Севастопольская хроника» Григория Поженяна неожиданно завершается картиной Севастополя семьдесят пятого года: «Маки, маки, алые маки — горькая память земли…». Маки действительно буйствуют в мае и на Малаховом кургане, и на Сапун-горе. Красные маки — капли крови павших солдат, проступившие их напоминанием о себе. И естественно, что из стихов «Маки», написанных совсем не для эстрады, родилась песня, теперь уже одна из самых популярных в нашей стране.
— А как с «Одесской хроникой»? Не думаете ли вы писать об этом? Там такая же острая и четкая связь времен.
— Не только думаю, но уже давно пишу.
— В ваших стихах, Григорий Михайлович, тема дружбы, по-моему, одна из главных. Убежден, что следы ее невольно ведут на фронт.
— Война доказала, что один человек — это много и бесконечно мало. Двое — уже сила. А группа единомышленников, связанных одной идеей, — это глыба. Человек без друга на войне беспомощен и безнадежно одинок.
Как-то, возвращаясь из разведки, мы несли домой тело убитого друга — Олега Безбородько. Двое тогда были ранены: Михаил Сурнин и Арсен Зуц. Вот что такое дружба!
Каждый из нас всегда был готов пойти вместо ослабевшего товарища в разведку. Он — вместо тебя. Ты — вместо него. Сто процентов надежности.
— Вот уже много лет вы плаваете на судах торгового флота. Для чего?
— Не могу жить без моря, без друзей-моряков. Там идет настоящая жизнь. Особенно в наше время — время обновления, время высокой ответственности каждого на своем посту. Длительность рейсов обязывает быть терпимее, обостряет зрение и слух. А это главное оружие поэта. В дальних плаваниях нужно думать еще и о тех, кто остался на берегу, кто ждет и умеет ждать.
У Григория Поженяна есть строки:
Поэт так и поступает: живет и пишет по совести, за себя и за тех, кто погиб на полях сражений.
Евгений Нестеренко:
Начинать с колыбельной