— Гдѣ теперь Падди Джонсъ? — спросилъ онъ.
«Чайная Ложка» всегда зналъ мѣстопребываніе всѣхъ своихъ товарищей по профессіи.
— Въ Гласгоу. Но зрѣлища теперь на точкѣ замерзанія, — отвѣчалъ «Чайная Ложка».
Падди Джонсъ не могъ, слѣдовательно, помочь. Онъ назвалъ имена еще полудюжины своихъ товарищей, но оказалось, что одинъ изъ нихъ въ Дублинѣ, другой въ Голловэѣ, третій въ больницѣ. Два отправились въ Австралію, а шестой «на недосягаемой высотѣ».
— А Пуль? — спросилъ Бріанъ.
— Онъ въ Мэтѣ. Представленія кончаются въ субботу, — отвѣчалъ «Чайная Ложка». — Ну, до свиданья.
Онъ ушелъ, но спустя минуту оглянулся назадъ и увидѣлъ, что Бріанъ попрежнему идетъ по направленію къ Стренду. Только увѣрившись въ томъ, что пріятель не можетъ больше его видѣть, рѣшился онъ зайти Лъ таверну и выпить тамъ двѣ порціи виски, сожалѣя о томъ, что не угостилъ бѣднаго Бріана.
А Бріанъ тѣмъ временемъ очутился въ прохладной тѣни Темпля, и въ головѣ его промелькнули заученныя слова, ничего общаго не имѣющія со всѣмъ окружающимъ: «И храмъ мой превратили въ логово воровъ и мошенниковъ».
Онъ прошелъ мимо лѣстницы дома, въ которомъ жилъ его дядя. Вотъ уже тридцать лѣтъ, какъ онъ занималъ одну и ту же квартиру, откуда выходилъ очень рѣдко. Онъ ничего, повидимому, не любилъ, кромѣ денегъ. Въ комнатѣ его висѣла старая скрипка, на которой онъ хорошо игралъ въ своей молодости, обѣщая сдѣлаться со временемъ настоящимъ артистомъ. Старикъ разсказалъ однажды своему племяннику, почему онъ пересталъ играть на ней и почему тѣмъ не менѣе оставилъ ее у себя.
— Она сдѣлала меня тѣмъ, чѣмъ я сдѣлался теперь, — сказалъ ему старикъ. — Я встрѣтилъ однажды человѣка, который игралъ прекрасно и былъ очень бѣденъ. Это заставило меня задуматься, и я спряталъ свою скрипку. На слѣдующей недѣлѣ я отложилъ на пять шиллинговъ больше того, сколько мнѣ нужно было для расходовъ, а когда я игралъ, я обыкновенно тратилъ ихъ всѣ. На слѣдующей недѣлѣ я отложилъ еще десять. Если бы я не встрѣтилъ этого бѣднаго глупаго музыканта, я былъ бы теперь бѣднякомъ.
Дрожь пробѣжала по всему тѣлу Бріана, когда онъ выслушалъ этотъ разсказъ. Въ тѣ минуты, когда старикъ вспоминалъ свою юность, лицо его становилось болѣе выразительнымъ, оживленнымъ, почти красивымъ, но выраженіе это мелькало на немъ, словно облачко на раскаленномъ небѣ, и лицо его становилось снова жестокимъ, алчнымъ, а въ каждомъ словѣ его слышался протестъ противъ бѣдности и ненависть къ бѣднякамъ. Особенно ненавидѣлъ онъ музыкантовъ, хотя временами его тянуло къ музыкѣ. Временами онъ даже бралъ скпипкѵ и игралъ на ней.
Было уже восемь часовъ утра, когда Бріанъ рѣшился итти къ дядѣ и просить у него помощи. Сердце у него забилось и горло судорожно сжалось, когда онъ окончательно пришелъ къ этому рѣшенію. Дня чего же, какъ не для этого, пріѣхалъ онъ сюда? Эди осталась въ Дерби больная и ждала его, въ Лондонѣ, кромѣ дяди, онъ могъ просить помощи только у Пуля, всегда, добраго, но всегда почти безъ гроша денегъ.
Скрѣпя сердце, сталъ онъ подниматься по лѣстницѣ, по которой онъ не ступалъ съ тѣхъ поръ, какъ поступилъ на сцену, ибо дядя наговорилъ ему тогда много словъ, которыя не легко забываются, и при боязни, чтобы тотъ не просилъ у него денегъ, отказался когда-либо видѣть его у себя. И вотъ Бріанъ шелъ дѣйствительно за деньгами; сердце его сжималось, и въ душѣ его кипѣла ненависть къ этому человѣку, хотя онъ не успѣлъ еще отказать ему въ помощи. Въ какомъ-то полуснѣ поднимался онъ по лѣстницѣ. Мозгъ его оставался затуманеннымъ съ того часа, когда старый директоръ плакалъ на сценѣ, сокрушаясь о томъ, что не можетъ уплатить своей труппѣ. О, какъ противенъ міръ, кошмарный міръ, которымъ правятъ деньги, власть денегъ, — міръ, гдѣ сила и власть сосредоточиваются въ рукахъ тѣхъ, кто владѣетъ деньгами, а такіе люди всегда бываютъ жестоки…
И не успѣлъ онъ подойти къ дверямъ дяди, какъ въ ушахъ его прозвучали звуки власти и жестокости. Дверь была открыта, и въ комнатѣ слышался голосъ. Онъ узналъ тонкій, скрипучій голосъ Симона Таскёра, но второй голосъ былъ ему незнакомъ, и въ немъ слышался шотландскій акцентъ.
— Ради Самого Бога, мистеръ Таскеръ! — говорилъ послѣдній.