Но тут вдруг явилось счастье, и вот какое.
Матушка моя, будучи еще живой, но уже при смерти, успела таки отписать кое-какое письмецо одному благодетельному князьку, с целью позаботиться об моем воспитании и передать меня на попечение Федору Николаевичу, если тот окажется еще живым и в здравом рассудке. Письмецо это, по-видимому, было затеряно и так и не попало в руки к моему дядюшке, но удивительно здесь то, что сам он встретил того же самого князя, который тут же осведомился у него об моем здравом расположении. То есть как бы и сам Федор Николаевич был давно уже моим покровителем.
После сих некоторых разъяснений он, конечно же, был изумлен об случившемся и поспешил скорейшим образом разыскать меня или узнать наконец мою судьбу. Однако ж счастье тут было вот в чем: он понял вдруг, что в городе N есть же теперь земля, оставшаяся бесхозной по смерти своего младшего брата и всей его семьи, и что теперь, будучи нуждающимся в средствах, он мог взять себе такой подарок на руку. Вскоре он решительно выехал в город для ее приобретения.
Там он кое-как узнал потом посредством компетентных лиц и об самом моем существовании. То есть он всюду навел справки и дознался даже место моего пребывания, что очень его поразило, и в ту же минуту тем самым поздним вечером мой старенький дядюшка выехал со двора во Слободкино, к своему старинному приятелю. Приехав на ущербном дормезе уж самою ночью, попросил Винокурова самым убедительнейшим образом воспитать меня как собственное чадо и дать мне надлежащее образование для подготовки к военному училищу, поскольку тот еще не успел оправиться от своего нищенства, и, когда он наконец встанет на ноги, то тут же и заберет меня обратно домой, на что последний согласился немедленно и почел это даже за священнейший долг. Он же тем временем отправился продавать именьице, после чего разделался и с долгом и с местом жительства. По прошествии пяти лет он уж стоял в городе основательно, имел кое-какой доход и даже хороших и выгодных знакомых. А хотя имение было разорено окончательно и даже не осталось ни единой души, то все же продал хорошие участки земли раздельно, примыкающим к этой земле другим помещикам, очень выгодно, а оставшийся дом заложил в ломбард. И теперь уже, имея твердую почву под ногами и остепенившийся свой старый рассудок, он прибыл вот в таком положении, чтобы наконец забрать меня жить в свой собственный дом.
Все это он поведал мне лично в кабинете у Винокурова, ласково заключил меня в свои объятия и объявил: что я сию же минуту отправляюсь с ним жить в город, что к концу лета я поеду служить в Петербург, что в отношении меня будет составлен должным образом документ об принадлежности к тому или иному сословию и фамилии, и что наконец я являюсь теперь же никем иным как его наследником(у него самого детей не было). Можете ли вы себе представить каковы было мое удивление и радость?
Опуская все вытекающие из того последствия, скажу в двух словах, что в тот же самый день я любя и почтительно распрощался с Артемием Павловичем, что мы с моим дядюшкой очень сдружились, и что жить я стал теперь на Мещанской улице. Жил же я там все лето на широкую ногу и ни в чем себе не отказывал, покамест не пришла пора отправляться на службу. Но так как воинская слава и доблесть не столь увлекали мое тщеславие, то я наотрез отказался от военного училища и службы, а вместо того я решил поехать в Москву, чтобы поступить на юридический курс для получения аттестата, а по-правде говоря, для того чтобы вкусить все прелести и соки тамошней светской жизни. Долго уговаривать мне дядюшку не пришлось и он, смирившись с моим убеждением, выдал мне нужную сумму и положил также высылать мне ежемесячный денежный перевод для поддержания своего состояния и достоинства. Так я с ликованием поехал на курсы.
Выход из убогой и дикой глуши в свет произвел на меня впечатление неизгладимое. Встречи с военными офицерами, позолоченные экипажи, балы и вечеринки, пунш, прекрасные и стройные дамы, салоны, джентельменская учтивость, ушлые игроки, рулетка наконец, – все это внесло несомненную лепту в мою плутовскую натуру. А хотя учился я и не так чтобы уж хорошо, однако ж и не то чтобы плохо, но тем не менее дело свое знал и вел себя исправно и прилежно, особливо по отношению к своим учителям, проявляя свои обаятельные черты и вежливые наклонности. Не отставал же я еще и от других в степени удали и прыти.