Обросшие лишаями и зеленой щетью, лапы шумно раздвинули листву. Он еще увидел в ней: широкоскулое, прорезанное морщинами, как плугом, лицо с выпуклыми, обтянутыми клочковатой шерстью и зеленым мхом, надбровными дугами, черную усмешку, завязшую в желтых клыках, — и услышал хриплый шопот:
— …Ну и назюзюкался ты, гостенек дорогой… Сынок названный…
— Тайга!..
* * *
Перед заходом солнца он был подобран милицейской разведкой. С раздутым плечом, с руками и лицом, которые были одной сплошной раной, разъеденной торжествующим гнусом.
Отрядный фельдшер промыл и перевязал раны, а с рассветом отправил Иванова в Вороновскую больницу. С ним выпросилась и Варя:
— Хушь довезу, тятенька… А потом уж косить…
— У, язви вас. Любвя тожа…
Павел Дружинин
Деревянное горе
Погляжу — загляжусь во все стороны
Да, прислушаясь, вздох затаю:
Деревянные сохи и бороны
Деревянные песни поют.
Избяное, овинное, банное,
Вековое — сучки да горбыль…
Деревянное, все деревянное,
Деревянная старая быль!
Вот они, армяковые, гнутые,
Натрудившие полем виски,
В берестовые буты обутые
Деревянные мужики!
Тут и деды мои, и прапрадеды —
Вся родня моя, кровь моя, пот,
Конопляными жилами прядами
Пророщенные, лапотный род!
Всю их жизнь с аржаными лепешками
Без говядины постные щи,
Я и сам деревянною ложкою
По губам у себя протащил.
Всю тоску неизбывную, серую.
Что сочила годами земля,
Я пронес с лошадиною верою,
Как они, по великим полям.
И метя черной плетью и веником
Согревала мужичья судьба,
Оттого и гляжу неврастеником,
Потому я сутул и горбат…
Оттого и глаза мои выжжены,
На челе моем сумерок тень,
Что любил горячо эти хижины
Деревянных моих деревень.
И теперь, когда буйная, пьяная
Прокатилась над Русью гроза,
Не потухло еще деревянное
Застаревшее горе в глазах…
Не люблю я городского шума,
Не горазд до песен городских.
От чужих харчей — худая дума,
Сердце — в лапах у тоски.
Что мне вздох по песне соловьиной?
Мне дороже и милей
Теплый пар от морды лошадиной,
Песья ласка в тишине сеней.
Посулили мне дорогу птицы,
Белоносые ругатели грачи, —
И я осенью летел в столицу
Умных книг рассказы заучить.
По ночам я засыпал над книгой:
Снилось поле, деревенский лес,
В огуменки за соседской ригой
От болот туман-сметана лез.
Снился снег, в деревне гости, волки,
Зайцы-плясуны столпились у гумна;
Снились пустоши, ружье-двустволка
Сиротою у окна.
На проспектах, на больных бульварах
Грудь устала грязный воздух пить.
Хорошо бы мне по-старому
Бревна зимником возить!
Новый ряд смолистых крепких срубов
По весне поставят земляки —
Деревенский я, лесной и грубый,
Я родился и умру таким.
Как мне дороги в дороге ветки-ели,
Что из снега пареньком встают!
…Вот полозья про работу заскрипели,
Про тоску неладную мою.
Не люблю я городского шума,
Не горазд до песен городских,
От чужих харчей — худая дума,
Сердце — в лапах у тоски.
Н. Кауричев
Песня о дровах
Пусть серебро на проводах застынет,
И леденит студеная зима,—
Нам привезут березовый гостинец
В промерзшие кирпичные дома.
И даст дорогу деревенским дровням
Железный громыхающий трамвай;
А на санях в разодранные бревна
Запутается желтая трава.
Потом весь день, пока не переколем,
Нам будут петь звенящие дрова —
О хмуром лесе, бездорожном поле,
И пахнуть медом мерзлая трава.
А вечером о песнях перелесков,
О хлебных всходах трудовых полей —
Расскажет снова, рассыпаясь треском,
Охапка полыхающих полен.
И тесным стенам отсыревших комнат
Листы упругие курчавой бересты
Теплом веселым хорошо напомнят
О радостях высоких и простых.