— Так-таки утек Гаврило, чортово рыло. Ах, мать его растудыть его тудыть!
Стояли еще несколько часов. Сняли с пассажирского машиниста и снова в бездорожье пятьдесят четыре лязгают каленым морозным железом. Задыхается от усталости перегретый паровоз. Поршни разболтались.
Но ехать надо.
Куда?
Все равно. Лишь бы вперед, лишь бы не стоять на занесенных сугробами станциях. Едет народ в пятидесяти четырех — с барахлом в мешках, с мыслью тайной под папахами, шлыками, шапками-уханками, о чудесной стороне, золотой стороне-Кубани. Едет с ними и Любушка…
Забилась она в угол туго, часами ноги не переменить, рукой не двинуть. День, день, день и еще день, а потом и совсем забываешь про ночи и дни. Ночью часы томительные, бескрайние, а день, как ночь. Человек с человеком бок-о-бок. Человек от человека мыслишку тайную прячет, не выкрал бы кто. Да и не бояться нельзя. Народ разный, народ зверь. Горло перегрызет. Кто его распознает?
Бок-о-бок, человек с человеком. Тайная мыслишка, точно краденая покоя не дает. И нет терпения молчать. Баба старая в повойнике, в деревянном кожухе сжалась в землистые морщины и Любушкиному плечу говорит. Поговорит, утрет сизые, толстые губы и снова говорит:
— Тебе, девушка, ничего. Мне поплоше твого будет. Оттеда горя наберешься, слезами изойдешь.
У Любушки сердце болит, беду чует. Боится спросить бабку, почему ей-то ничего, а ей поплоше будет.
— Туда все порожняком железная дорога идет, а оттеда свинец на веревочке. Красноармейцы в ружьях стреляют. А едешь с голоду. Не ехать нельзя. С голоду, девушка. Девять ртов семейства. Тебе, девушка, ничего, у тебя титьки молодые, с лица пригожая, тебе хоть пудов пять вези. В какой угодно вагон заберут. Каждому лестно. Еще и кофеем напоют.
— Что ты, бабушка?
— Нас стали снимать в прошлый раз с вагона, от Ростова ехала. Я туда — я сюда — тык, тык, дело было к ночи. А на меня красноармейское войско с ружьями. Что ты тут будешь делать? Я под вагонами, да под вагонами. Было убегла, истинный господь! Глядь, в одном вагоне только двое. Два учителя товар всякий для школ своих везли. Пустите — гонят. Я им два рубля серебряных. Смягчились. Лезь, говорят, да за битоны прячься. А к ночи сам охальничать стал надо мной. Утром, когда увидел, стыдно, должно, стало, что старую мучил. Сам на станцию ушел, а другой меня из вагона выгнал, а рубли не отдал. Будешь приставать — арестую, говорит. Ну, и пошла, заплакала.
Чудно Любушке, про что бабка в повойнике разговор разговаривает. А та все к плечу топотком:
— Покаялась моему старику за учителев грех. В ноги кланялась. А он меня три раза кнутом стегать принимался. А когда до смерти забил, сжалился. Ступай, говорит, в церковь, проси бога. Весь пост на коленях перед пречистой простояла. Поклоны все отбивала.
Ну и врет, пугает старая. Посмотрит Любушка на старую в повойнике, а на нее оттуда губы толстые, бурые глядят, глазки мокрые, а под ними сморщенные пустые кисеты. Учитель молодой должен быть. Рубашка узором в крестиках вышита под пиджаком, картуз сине-бархатный, как у Павлина Григорьевича, у знакомого.
Врет старая, нескладно.
Плакат:
«Бей разруху!»
Бей разруху приказом Троцкого № 1042 о поднятии транспорта.
«Лучше выпустить один паровоз, нежели десять резолюций о нем!»
У членов выездной сессии железнодорожного трибунала веки красные, набухшие от бессонных ночей.
Все на поднятие транспорта.
Мобилизовать художников, мобилизовать поэтов, литераторов, дать им ударный паек, пусть пишут.
Бей разруху!
На деле — дело, дело в деле. Взятка — воровство, воровство взятка. Синие папки, красные судейские столы. Бессонница коммунистов.
— Именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики…
— Расстрелять!
Украли десять вагонов сахару.
Украли пуд керосина.
— Расстрелять!
Плакаты… А мимо ревет маршрут № 04456 паровозной глоткой пасифика предельной скорости. Восемнадцать цистерн с азербейджанской нефтью к московским фабрикам и заводам. Нет там жидкого топлива на производстве. Нет! Заводы могут остановиться! Бей разруху! Опрокидывай в сугробы тысячи верст. Мимо плакатов, мимо плакатов, мимо, мимо, мимо!
— Даешь Москву!
На цистернах матросы. Балтийский флот на часах. Ленты черные хлещут. В руках винтовки. Глазами высверлены обглоданные дали.
Не подходи. Маршрут № 04456 предельной скоростью!
— Даешь, братишка, Москву!
Сторонитесь, заснеженные гусыни станции, подстанции с вокзалами в тифах.
А колеса на стыках в тысячах верст, —
— Смотри! Смотри! Смотри! Смотри!..