Любушка к Глубокой подъезжает. Плечо мешок перетянул. В мешке соли два пуда. Занемело. Тяжело. А еще тяжелее от страха, — неужели никогда не доедешь? К плечу бабка в повойнике шепотком тревожным:
— На Глубокой, слыхала я, заградительный отряд стоит. Муку с солью отнимать станут. Ты за меня держись. Вместе. Подъезжать будем, сигай. Первой норови, не дожидайся. Сперва мешок, за ним сама. А я за тобой. В сугроб.
— А потом как же?
— Сторонкой. Пешочком. Ничего, как-нибудь. Сторонкой от станции пойдем. Отымут, наплачешься.
— Зачем отымут, голодные ведь.
— Какой голодный, какой спекулянтничает. Разбираться не станут. Ты слушай меня. Еще на Миллерове рогатка. На Миллерове учитель-то к себе в вагон взял. Рассказывала я тебе, девушка, как на Кубань ехали. С Миллерова-то и грех мой начался. А как голодные места минем, бог помилует, там спокойнее. Там, в голодные места въедем.
— А кому отбирают?
— Китайцам… Китайцам и латышам. Ты только гляди, первой норови. Ишь ведь, вот народ в беспокойство пришел, гомозится. Не протолкнешься гляди и к выходу.
Сугробы в щитах. Колеса медленнее на стыках. Штабели шпал. Знакомая водокачка. Станция Глубокая. А на вымороженной платформе заградительный отряд с винтовками.
— Товарищи!
Завыло на крышах:
— Сигай! Сигай!
Услышали в вагонах, завыло и в вагонах. Из вагонов мешки кули, люди, как мешки, в сугроб, на железо, шинель на шинель, овчина в овчину. О камень сигнальный — шварк, кровь по белому, теплом задымилась.
Сигай!
— Товарищи, не давай ни одному утечь. Обходи с левого фланга. На расстоянии десяти шагов каждый. Рассыпсь!
Завыло теперь у состава. Грудились боязливо около вагонов. Липли. Гнали их в стадо. Не слушали. Где-то выстрелили. Выстрел подхватило ветром. Жохнули сердца под пестрядиной, обмораживались страхами. Бабы меловые под вагоны забрались. Крестятся. Любушка с ними. У нее, как и у всех, мокрые глаза. Бабка в повойнике судорожным шепотком смертельным:
— Не ходи первой. Может, и утечем. Не плачь ты, девушка. Держись за старую.
— Вылезай из вагонов!.. Вылезай!.. В бога, в мать, в крест! Ты куда, стерва, побежала? Слышь! Стрелять буду!
— Сударики!..
Затворы винтовочные со скрежетом в ухо. Еще выстрелили. Сильнее завыло и забилось у состава. Лбами друг в дружку. Лбами в вагонное дерево, в железо.
— Спекулянтничать. Я вам покажу, спекулянтничать. Я вам покажу економическую контр-революцию. А ну, на перрон! То-ова-рищи, смыкай цепь на три шага!
— Смыкай цепь на три шага!
Дрожит Любушка.
— Убьют!
— Не убьют, девушка. Не убьют. Не посмеют. Держись за меня.
— Смыкай цепь на три шага!
Прикладами в спины, в морды.
— Поворачивайся, жживей! Ну?! Честью просят! А-а-а, стервицы!..
А тут эшелон вывернулся. Взвыли бабы пуще, к красноармейцам в слезах кинулись:
— Товарищи, Христом богом. Забижают. Голодные. На последнее везем. С мора дохнем. Спасите!
А из вагонов красноармейцы:
— Как? Где? Чего? Кто?
— Товарищи, бери винтовки! Наших жен, матерей, можно сказать… В три господа мать. Последнее. Товарищи. Они в тылу тут контр-революцию разводят, пользуются. А мы кровь проливаем. Даешь сволочей!
— Пулькоманда! Давай пулемет сюда! Пу-ле-мет!
— Товарищи, родненькие, братики! Заставьте бога молить. Голодные, холодные.
— Пошли! О-го-го-го! Четвертая вылазь! Где? Кто?!
— Вот эти. Стреляли. В живых людей.
— Ты что же, сволочь, сидишь в тылу, с бабами воюешь. Последнее отнимаешь?
Хрясь в морду. Хрясь, хрясь, хрясь.
— Приказ, товарищ, по приказу! За что?..
— По приказу?
Хрясь.
— Пулемет сюда, пулемет! Бей их, разэдаких сынов. Задерживай начаньника караульного! Лови его, да в эшелон, товарищи. Мы ему там покажем приказ. Под откос. Прикладами их, прикладами!
Кровь под сапогами. Грязь красная, теплая. Шинель об шинель деревом в мясо тупо, страшно. Кровавые сгустки на лицах, прикладах, штыках.
Старик в тулупе забрался на боченок, ветряком руки, обезумел и орет пуще всех:
— Доканчивай их, товарищи! Доканчивай их, сволочей! Чтоб ни одного! У меня двое сынов красноармейцев! Я да старуха! А они пуд соли последний забирают! Доканчивай! В харю их, в харю! А-а-а!..
Догонял Глубокую маршрут № 04456 с азербейджанской нефтью. Свистнул и дальше.
Бабка в повойнике. Любушку крепко за руку костями вместо пальцев. Вцепилась Любушка за железные поручни цистерны, коленки в кровь. Кричит старой, —
— Руку давай!
А та судорожно к железу прилипла, не отодрать. Мешок за спиной к земле тащит. Одна нога на перекладинке, другая по мерзлым шпалам бьется бревном. Выпрямилась, поджалась, подтянулась, влезла. Ффу! Крестом по тулупу, крестом по тулупу.