Андрей засмеялся и поцеловал жену в шею. Она всколыхнулась.
Сели в типографский автомобиль, довезли свидетелей до их квартир, повернули домой.
Кирик был отослан к знакомым.
Предстоял вечер, ночь, вся жизнь, кажущаяся изломанной таинственными углами, линией.
В эту ночь не было ни Екатерины Алакаевой, ни Андрея Гвоздева.
Извечная радость страсти спаяла воедино и уронила в небытие.
Дни… С утра скрежет щепок под ножом, тяжкое круглое колыханье воды в ведре.
Прогулка с Кириком по дремлющим улицам, встречи с желто-высохшими людьми, запах селедок в одервенелых руках.
Возвращенье домой, задорный треск разгорающихся дров, начинающая дышать плита.
Противно суслится под рукою белое сало и приятно холодит картофель.
Потом вечер, у печки… Голос Андрея, гудящий ласково.
Андрей Гвоздев получил провизионку на родину, в Гдовский уезд, богатый шпиком и хлебом.
Шел домой, веселый, все мысли устремлялись в одну точку в знакомую деревню. Андрей, забыв улицу, не наяву, шел по тропке родного села и не хотел с нее сойти.
Скоро, скоро будет шумно взбалтываться на тряской телеге, ухнет вниз под гору, застрекочет между знакомыми заборами, хлебнет хлесткого текучего воздуха, ступит в рыжую чавкающую глину.
Андрей пришел домой. Еле одолел долгую лестницу. Ноги, опьяненные грезами, как будто ощущали ветхость низкого крыльца и не повиновались, отталкивали каменные ступени.
Птиченька подала обед. За месяц со дня свадьбы она поправилась, пополнела, губы чаще улыбались, но пряная морщинка: впивалась в белизну лба, склоняясь то вправо, то влево.
Кирик задавал вопросы:
— Куда дядя Андрей едет, когда вернется? Привезет ли меду. И что такое мед?.. Он желтый?..
Андрей спешил.
Надавив на локти, Андрей вытеснил чужое тело, — оно упало, как тугой мешок, — соскочил на платформу, выслушав брань, ринулся на станцию.
— Нет ли кого из Лядской волосги? — гулко покрыл все голоса. Ого-го, сюды!..
Андрей подошел ближе и узнал Митрия из Горок.
— Дю!.. Гвоздев…
Родной возглас, свойственный гдовцам, порадовал Андрея. Обменялись рукопожатьем.
— Вези, Митрий, махоркой посчитаемся.
Ладно! Садись. — Митрий улыбался. — С куревом у нас беда. Белые всю махорку потоптали.
Он с наслаждением потер пальцами желтую махорку.
Заверещали колеса, телега нырнула в лесную тишину.
Сразу крутые ухабы задали пляску телеге, захлестали по бокам.
— Вот, ямина, Митрий. Держи, чертяга, влево…
— Знаем, чего!..
Андрей, расправив шире глаза, окунул зрачки в черную гущу леса. Пахло талым снегом. Прохладца лесная пахла влажными листьями и старой обнажившейся травой.
Навстречу хлестнула грязью и гиком чужая телега. Бабье розовое от первого загара лицо метнулось и унеслось.
— Гони, к чорту, гони, уважь земляка. Н-ну, катись!..
— А ты, что, за продуктами?..
Андрей поморщился. Городское новое словечко резнуло хмельной от деревенской воли слух.
— Да, за ними… Ну, а как вы?..
— Как тебе сказать?.. Многое испытали, как тут наступленье было.
— Да ведь наш уезд белым сочувствовал, — середняки да кулачество.
— Белые, однако, дело свое сгубили… — сказал Митрий. — Задавались! Нам и так и этак несладко. Нам, теперича, от власти отповедь… Совет, он тоже, мягко стелет, жестко спать.
— Отбирают?.. — догадался Андрей.
— Вот… Думаешь, легко?.. Какое, бабы совсем лютые стали. Поди, сунься к бабе, возьми ейного поросенка… Зверье!..
— Неважно… — согласился Андрей. — Только, думаю, утрясется.
— А ты, Гвоздев, холост?
— Женат.
— Кого взял?
— Дамочку.
— Дю!.. Хозяйственная?
— Ничего…
Митрий ударил коня:
— Ну, зяблый!..
Пили чай на пол пути. Чудесное слово — махорка — преображало всех. Самовар быстрее закипал, даже плевался белыми брызгами, пироги и шпик лоснились на блюдах. Только сахар не показывался.
Повстречали за столом какого-то комиссара. Жирное, потное комиссарово лицо ширело от больших кусов хлеба.
— Ну, морда! — подумал Андрей.
Сам он пил, ел, отвечал на вопросы, и замечал: браня белых, радуясь концу помещиков, крестьяне жались от слова «коммунист».
«А — впрочем, неудивительно, — подумал Андрей, скользнув глазами по комиссаровскому лицу. — Такие запугивают… Чистка нужна…»
Подъезжали к селу. Налево мелькнул сизый валун, занесся журавль, и резнули желтизной новые крыши.
Сердце заметалось в груди кривым скоком. Андрей бросал голову из стороны в сторону, узнавая и не узнавая родины.