Ластилось лето.
Город все еще спал. Солнечные уколы не могли его разбудить. Город затыкал глаза, уши, немой, слепой лежал трупом на болоте. Недаром вспоминалось — Быть Петербургу пусту…
От осиновых дров набережная как будто в лишаях, барки топорщатся на воде, загораживая синеву, горбатые мосты чванливо сбрасывают белесую пыль.
Дети скучают в городе.
Кирик сидит на тумбе бульвара Профсоюзов и жалуется малышам:
— Голова болит и ноги слабенькие.
— А ты проси тятьку отпустить тебя на родину.
— Какую родину?
— Да ну, дурак, в деревню, в село.
— Никакого села я не знаю, — возмущается Кирик, — про что ты говоришь? Дядя Андрей ездил к родным, а я не ездил.
— Кто, дядя Андрей?..
— Мамочкин муж… как его?.. отчим.
— А-а… — мальчишка задумался, а вихлявая девчонка посоветовала:
— Ты с мамкой поезжай к евоным родным.
— Мы-то, к ним?.. — засмеялся Кирик. — Мамочка не поедет.
— Они разругамшись?
— Нет, что ты!..
— Так почему же?..
Кирик задумался. Почему бы, в самом деле, не поехать? Вспомнился дядя Николай, машинист, евший с ножа, маме он не понравился… Нет, в деревню им не поехать.
— Мама не любит деревенских.
— Ишь ты, Кирка. Форсишь! Чего форсишь? Гвоздев рабочий.
Кирик вспыхнул, сам не зная почему, и топнул ножонкой:
— Я не Гвоздев, я — Алакаев, мамочка была папиной женой папа офицер, только он умер.
— Ффью! — свистнул мальчишка. — То-то у тебя нос воробьиный. Истончали вы, офицеры!..
Кирик нахохлился, как птичка, и пошел прочь. Девочка побежала следом.
— Не сердись, Кирка, — зашептала. — Петька от зависти. У-у жигаль… Ему жаль, что Гвоздев пайки заграбастывает.
Кирик молчал. Она стала еще угодливее:
— Ты добренький, Кирка, принеси мне воблинку, одну воблинку, сегодня вечером, я никому не скажу.
— Принесу.
— Тебе мамка не даст, так ты утащи.
Кирик думал ответить, что таскать нехорошо, но не хотелось показаться жадным… Он добренький, для доброго дела можно и утащить разочек.
Принесу, ладно.
В кухне поспевал скромный обед. Кирик следил за ножом в маминой руке, втайне негодовал на тонкие ломтики сала.
— Мама, ты Алакаева? — спросил внезапно.
— Нет, Кикочка, ты же знаешь…
— Так ты называешься Гвоздева?
— Конечно.
— А почему мы в деревню не поедем?
— Ай да Кика! — сказал Андрей. — Ты — Гвоздева, поезжай в деревню.
— Откуда ты явился, мальчишка? — вспыхнула мать.
— С бульвара. Петька сказал, что у меня нос воробьиный потому что папа был офицером.
— Сколько раз я говорила, не ходить на бульвар!
— Ну, уж оставь, пожалуйста, Птиченька, — вмешался Андрей. — Слушай, Кика. Покажи-ка свой нос воробьиный.
— И совсем не воробьиный, а мой собственный.
— Верно, малыш. Нет никаких носов, кроме человеческих. И люди все одинаковые, что рабочий, офицер, крестьянин, если они трудятся и не вредят друг другу. Твоя мама была папина, Алакаева, а теперь Гвоздева, папа твой работал — (так, жена?) — и я работаю, носы от честной работы не меняются.
Кирик уловил на материнском лице пренебрежение.
— А у папы был… мундир… — нерешительно протянул он.
— А у меня куртка! — засмеялся Андрей. — Вот и вся разница. Папа твой умер, не надо часто мертвых поминать.
— Ну, вот еще… — возразил Кирик сквозь большой кус хлеба. — Перед сном я молюсь за нас всех, а потом за папу.
Вилка Андрея заколебалась в воздухе, лицо Птиченьки порозовело.
— Неужели, Катя, ты молишься с ним?
— Он привык… Не отучать же!..
— Но ты поощряешь!
— Странно… — воскликнула Екатерина Владимировна. — Все крестьяне так благочестивы, а ты ненавидишь бога.
— Я не могу ненавидеть то, чего не знаю. Когда я научился читать и попал на выучку в город, я понял, что не бог приходил ко мне на помощь. Я сам схватил жизнь за руки.
— Удивляюсь я вам, — Екатерина Владимировна пожала плечами. — Мы учились, много знаем и не потеряли веры в бога. А вы, товарищи, стоит вам научиться читать по складам, как вы уже вычитываете: нет бога.
— О мы не вы. Вы молитесь, когда вас, хвать, боженька ущипнет.
Кирик жадно смотрел в их загадочные лица.
Соседка, старая швея, зашла попросить весы. Была словоохотлива, а глаза шныряли в зрачках, как черные тараканчики.
— Уж как я посмотрю на вас, душа радуется, — подарила похвалой. — Влюбленные!.. Ничего, что вы аристократка, а он простой. Нынче время суматошное, все в перемешку, ничего не разберешь. Оно и легче.