Я осторожно начал спускаться, чувствуя, как опора ускользает из-под ног. Крутая дорога до обрыва была слишком длинна — будь она чуть покороче, я бы ее одолел. И если бы внизу склон не обрывался в пропасть так быстро и резко. Если бы… нет, не одолеть. Как странно: хочешь спуститься по склону — и не можешь заставить себя сделать ни шагу. Что-то будто подсказывает тебе, что спуститься невозможно. Я вернулся к остальным — я думал, что надо мной будут смеяться, называть трусом, — но никто не шелохнулся, все как будто понимали, что сделать ничего нельзя, что никто не сможет спуститься. Да, на этот раз нам дали слишком невыполнимый приказ, как будто приказы могут быть слишком и не слишком невыполнимыми.
И тут мы все разом вспомнили о нем — так сильно, что не будь его рядом, он появился бы все равно. А он был, он сидел там, у входа на станцию, усмехаясь, смотрел на нас. Он — который не должен был умирать. Никчемный вездеход как будто смеялся над нами, радовался тому, что все мы умрем — упадем в пропасть, завязнем в трясине, погибнем под метеоритным дождем. А он будет жить. Как же мне хотелось огреть его ковшом, разбить эту конструкцию, годную только на то, чтобы собирать мусор. А он…
Как будто услышав наши мысли, он вышел из своего укрытия. Он посмотрел на нас на всех так, как мог смотреть только он — насмешливо, презрительно, — и ироничные огоньки мерцали в его тусклых прожекторах. «Эх вы», — казалось, говорил он, шагающий экскаватор неизвестной модели. Универсальная машина, которая не сегодня-завтра переплюнет нас всех. Я уже догадывался, что сейчас будет делать этот, с разъемным ковшом, уже не удивился, когда он махнул рукой вездеходу (стой здесь) и начал осторожно спускаться в пропасть. Вот так — бережно-бережно, растопыривая все свои манипуляторы, скользя по осыпающимся камням. Да, знай наших, хорошо тем, кто не имеет колес, как я и он…
Но почему он не берет с собой Малый и Большой Глаз, почему он не берет наше Магнитное Ухо? Я знаю, что тебе не нужен самописец, но неужели ты сам запечатлеешь все, что увидишь там? Магнитное Ухо тоже был удивлен, подал ему знак — возьми меня с собой, подними меня с земли, я сам не могу, но Универсальный нас как будто не слышал. Он осторожно спустился по склону до туманов, до того последнего рубежа, за которым открывалась бездонная пропасть. Я бы не удивился, если бы этот вездеходик пополз и в пропасть, — ползал же робот с присосками по отвесной стене!
Нет, не пополз, замер на краю, глядя в туманную даль, в голубые звезды, фиксируя что-то своими самописцами. Он сидел так долго, очень долго, мне казалось, у него давно кончилось горючее, я даже забыл нашу недавнюю вражду, принес ему углеводы, бросил по склону. Он ловко поймал пакет и качнул круглой башней — я так и не понял, зачем. А потом снова повернулся к звездам и смотрел долго-долго, нам надоело ждать его, и мы ушли в дальний котлован, и Рукоят нарыл в нем огромных камней, и построил из них красивую башню, и Пульверизатор украсил ее нарядным узором, и все мы вертелись вокруг башни, радуясь, какая она большая и красивая. Стемнело, потом снова рассвело, потом снова стемнело, а шагающий экскаватор так и не возвращался. Когда солнце снова поднялось над нами, я не выдержал, сказал друзьям, что не хочу больше играть в башни и пойду посмотрю, что делает Универсальный. Друзья были удивлены — разве можно рисковать жизнью, если не получил приказа?
Тогда я снова перессорился со всеми шагающими, а те, кто были на колесах, поддержали меня. Туманы все так же невозмутимо ползли по своим невидимым трассам, и звезды летели по своим невидимым шоссе — как только эти небожители находят маршруты, как воспринимают небесные дороги, которых не видим мы? Вот это я понимаю, вот это навигация — и солнце всегда находит дорогу в небесах, а ведь там как будто и шоссе нет. Туманы… обрыв казался мне еще круче, бездна — еще глубже, еще непонятнее. Шагающий экскаватор лежал на боку, положив ковш на свои записи: его прожектора были плотно закрыты какими-то шторками — странное приспособление, мне непонятное. Лежал… ну что же, лежи в отключке, если тебе так надо, перезаряжай свои батареи, или обрабатывай данные, или что ты там делаешь, лежа по восемь часов подряд…
Я хотел оставить его, но тут что-то произошло: конечно, я кое-что слышу, и теперь я слышал, что мотор в Универсальном не стучит. Вот и хорошо, перестал барахлить, тебе эта встряска в пропасти пошла на пользу. Барахлить… а откуда я знаю, что он барахлит, может, это механизм такой, который должен стучать, пока работает? Может… может… А вентиляция-то у него тоже заглохла, чего никогда еще не было, и вот еще что: снег падает на корпус и не тает, вон его сколько уже намело. Значит, двигатель был разряжен полностью, и странно, что этот ходун с системой автозаправки не зарядил себя. А я ведь не знаю, как его заряжать, и никто из нас не сможет этого сделать. И до чего же страшно спускаться в пропасть, скользить по песку, видя, что перед тобой — пустота. Ничтожный шанс дойти до обрыва, выбраться обратно — и этот шанс принадлежал мне. Я подхватил машину — один раз прикоснулся к ней, жесткой и твердой — выволок с обрыва, положил на землю, боясь повредить микросхемы, которых там было великое множество.