Так напрямую они и решили обсудить этот вопрос с работниками штаба армии. И получили такие же прямые ответы.
— Оборона на этом рубеже не может быть надежной и длительной,— решительно заявил начальник артиллерии армии полковник Рыжи.— Я убежден, что при существующем положении наших войск можно не только отразить удар противника, но и восстановить оборону.
— Как вы себе это представляете?
— Самый опасный участок прорыва не превышает трех с половиной километров. На этом участке мы можем сосредоточить огонь многих батарей, довести плотность огня до восьмидесяти стволов на километр фронта. Я предлагаю завтра в восемь ноль-ноль, когда противник, как обычно, начинает наступать, обрушить на него двадцатиминутный огневой удар. Затем методическими короткими налетами мешать ему занимать исходные позиции. И наконец, нанести всей артиллерией новый массированный удар по пехоте и танкам, когда враг пойдет в атаку...
И посыпались вопросы по уточнению предложения, будто оно не было для командования неожиданным, будто и день этот тяжкий уже закончился, и никаких каверз от неприятельских войск на сегодня уже не предвидится...
Во второй половине дня части дивизии Гузя выбили немцев со станции Мекензиевы горы. Как им, рассеченным, почти рассеянным, не имеющим никаких резервов, удалось это, командарм и сам не мог понять. Думал, мера злости бойцов давно уж превзошла все мыслимые пределы, да, видно, нет этих пределов для людей, готовых умереть за Родину. Выбить-то выбили, да не удержались, и к вечеру станция снова была в руках у немцев. Но это уже не пугало: день прошел, тяжелейший день, можно сказать, решающий, а противник к концу дня оставался, по существу, на тех же рубежах, что и утром. Манштейн терял самое главное — время.
Вечером Петров, едва сдерживаясь, чтобы не дать волю радостным эмоциям, объявил своим штабистам о крупной победе, только что свершившейся на Керченском полуострове.
— Войска Закавказского фронта и корабли Черноморского флота захватили города Керчь и Феодосию,— с удовольствием процитировал он поступившее сообщение.— Операции продолжаются... Наши части выходят в тыл противнику, осаждающему Севастополь... Но,— сдержал он готовое прорваться всеобщее ликование,— Манштейн не начал пока отвод войск от Севастополя. Есть сведения, что противник собирается завтра предпринять еще одну попытку прорваться к бухте. Вероятно, последнюю попытку, но именно поэтому самую отчаянную.
Он помолчал, оглядел сияющие лица своих помощников и добавил:
— Так что, товарищи мои дорогие, праздновать победу нам еще рано. Но о взятии нашими войсками Керчи и Феодосии сегодня ночью должны узнать все, каждый командир, каждый красноармеец и краснофлотец...
На рассвете 240 орудий, все, которые могли повернуть стволы в сторону Мекензиевых гор и достать до них, обрушили снаряды на вражеские позиции. Немецкие батареи ответили, но погасить лавину огня не смогли.
Тем же утром, как и было спланировано штабом армии, части второго сектора атаковали врага, быстро разгромили его передовые подразделения, овладели вершиной высоты с Итальянским кладбищем, селением Верхний Чоргунь, продвинулись вперед в районе Камышлы. Успех был неожиданный, и комендант сектора полковник Ласкин не скрывал радости, докладывая командарму об итогах боя.
— Вводил ли противник резервы? — только и спросил Петров.
— Нет, не вводил.
— Значит, у него их там нет, все перетянул на северный участок...
Орудия умолкли, и на Мекензиевы горы снова упала тишина. Над расположением противника стояла непроницаемая стена тумана, пыли, дыма. Все ждали, что вот сейчас из этого дыма начнут выползать танки и, как вчера, повалит пехота, но прошло десять минут, полчаса, час прошел и полтора, а никакого движения, ни единого выстрела. Только в десять часов заговорили немецкие пушки.