Спору нет, даже один такой фильм, как «Мио, мой Мио» В. Грамматикова, оправдывает деятельность всех наших «фэнтезистов» и «сказочников» 80-х… Но все-таки это было детское кино. В обществе шло подспудное брожение, взрослому зрителю была нужна другая кинофантастика — проблемная, экспрессивная, желательно политизированная и, возможно, даже «на грани фола». И в 1986 году такой фильм вышел на экраны — «Письма мертвого человека» К. Лопушанского.
Один из авторов сценария, В. Рыбаков, утверждает, что эта ядерная антиутопия, замысел которой родился у них с Лопушанским в 1983 году (и получил поддержку Б. Стругацкого), была спонтанным плодом интеллигентского вольнодумства. Это и верно, и неверно. Не игнорируя момент творческого озарения молодых ленинградцев, скажем, что в 1985-м к такому фильму вели все «три дороги» — политическая конъюнктура, научная прогностика и «высокая мода» мирового кино. Именно в это время Москва и Вашингтон втянулись в непростые переговоры о сокращении ядерных арсеналов. Свои аргументы в поддержку мирной инициативы политиков дала наука: ученые разных стран сделали прогноз глобальной экологической катастрофы — кошмарной «атомной зимы», которая неизбежно последует за обменом ядерными ударами. Не остались в стороне и кинематографисты. Самыми популярными телефильмами рейгановской Америки стали «Завещание» Линн Липли и «На следующий день» Николаса Мейера, показавшие последствия атомной войны на примере жизни «тихих американцев». Еще большего документального эффекта добился режиссер английского телефильма «Нити» Мик Джексон, спроецировавший последствия ядерного взрыва на повседневный быт рабочих семей Шеффилда.
Зависимость К. Лопушанского от требований советской политической конъюнктуры проявилась довольно старомодным образом. Местом действия фильма стал не СССР, а некая безымянная капиталистическая страна (островная: надо понимать, Англия?), однако, как ни странно, ядерную катастрофу вызвал не советский ракетный удар, а незапланированный взрыв на американской военной базе. «Необходимо безотлагательно схватить за руку проектантов «звездных войн»!» — патетически призывал режиссера известный партийный кинокритик. Правда, идеологические уступки были вполне компенсированы мрачной экспрессией в показе драмы в музейном подземелье, ставшем последним пристанищем для нескольких укрывшихся от радиации взрослых и детей.
Стилистика «ядерных капричос» Лопушанского производила не меньший эффект, чем «документальность» антиутопий американцев и англичан. В пасторе Ларсене — спасателе облученных детей, сыгранном Р. Быковым — многие увидели родство с героями Тарковского. Однако, без сомнения, фильм не поднялся бы до уровня апокалиптического предсказания, если бы за четыре месяца до его выхода в прокат не грянула чернобыльская катастрофа. Перефразируя уже цитированного партийного кинокритика, картина предъявила трагический иск к «проектантам» не только «звездных войн», но и устаревших ядерных реакторов.
Режиссер, получивший международную известность, деньги иностранных продюсеров и негласную репутацию «преемника Тарковского», вновь взялся за социальную антиутопию по собственному сценарию («Посетитель музея»), которая, по его мнению, могла стать новым апокалиптическим пророчеством — на этот раз, предупреждением о глобальной экологической катастрофе. Но к 1989 году, когда фильм вышел на экраны, и политический климат, и зрительские интересы существенно изменились. Зритель на Западе, вдохновленный достижениями «разрядки» и нового экономического подъема, не очень-то хотел отождествлять себя с кучкой обреченных неврастеников, живущих на загаженном морском побережье рядом с гигантской мусорной свалкой и резервацией дебилов.
Что же касается нашей, на ту пору еще советской публики, то она была больше озабочена отовариванием талонов на сахар, чем кризисом «цивилизации массового потребления».
Однако когда политические мотивы фантастического фильма входили в резонанс с нашей житейской практикой, дело принимало совсем иной оборот. В 1986 году это доказал Г. Данелия («Кин-Дза-Дза!»), рискнувший совместить в одном фильме социальную сатиру и пародию на «космическую сагу». Обитатели планеты Плюк — идиотически-самодовольный Уэф (Е. Леонов) и смирившийся с участью плебея-«пацака» Би (Ю. Яковлев) — оказались одинаково смешными и как карикатуры на «космических пришельцев», и как сатирические шаржи на «винтиков» советской социальной иерархии с ее незыблемым правилом «я начальник — ты дурак». Важно еще то, что и пустынный ландшафт Плюка, чем-то напомнивший планету Тату-ин в «Звездных войнах», и скрипучий летательный аппарат инопланетян, похожий на гигантскую кофемолку, и их шутовские костюмы — все это было нелепо, смехотворно, но… все-таки производило впечатление некоего «потустороннего мира». В голливудском кино прямым аналогом «Кин-Дза-Дза» можно считать «Космические яйца» Мела Брукса, но этот фильм вышел на год позднее, чем комедия Данелии. Можно предположить, что Данелия и его творческая команда что-то подсмотрели у популярных в 80-е английских «черных юмористов» из «Монти Питона», однако все это было переработано на свой оригинальный лад.