— Эх, вы, — танцует мудрец, — надоели вы Земле-матушке со своей эксплуатацией! Решила она объявить вам ультиматум. Согласна она работать и без батареек, и без смазки, но вместо руководства по эксплуатации будут у вас теперь правила пользования планетой Земля. И если правила эти соблюдаться не будут, — приплясывает мудрец, — то Земля с места не тронется. Вот чем это пахнет.
Ничего не поделаешь — пришлось людям смириться с тем, что они больше не эксплуататоры, а всего-навсего пользователи. А чтобы расшифровать тот самый манускрипт с правилами, собрали целый научно-исследовательский институт, куда пригласили лучших филологов, историков, прочих ученых; ну и без волшебников не обошлось — куда же без них!
Собрались три злых волшебника и стали спорить, кто из них самый злой. Первый волшебник говорит:
— Я очень злой. Я могу злиться двое суток подряд без сна и без обеда.
Второй говорит:
— А я — еще злее. Я знаю пятьсот злейших ругательств и могу придавать своему лицу двадцать шесть различных злобных выражений.
А третий волшебник ничего сказать не смог: он побагровел, почернел, раздулся — и от злости лопнул, прямо на глазах у изумленных коллег.
Взрыв был такой сильный, что первых двух волшебников контузило, и они забыли, как это — злиться. То есть они перестали быть злыми. Ну а волшебниками они, между нами говоря, никогда и не были.
Профессор Ненародов отмечал свой 65-летний юбилей. По этому поводу в доме профессора было устроено целых три застолья: на завтрак он собрал всех своих родственников, на обед позвал друзей, на ужин пригласил врагов.
Завтрак оказался самым скромным. Отобедать явилось очень много гостей, все дарили подарки, говорили тосты, желали юбиляру долгих лет жизни, женщины лезли целоваться, мужчины рассказывали неприличные анекдоты и сами над ними смеялись…
Самым продолжительным из застолий стал ужин — он продлился аж до утра. Враги и врагини, в отличие от друзей и подруг, явились строго вовремя и поначалу держались насторожено, но потом выпили по первой, по второй — и вся неловкость испарилась. (Профессор, надо заметить, только за ужином позволил себе алкоголь, до этого, чтобы не обидеть приглашенных на вечер врагов, он пил минералку.) Расслабившись, гости стали дарить юбиляру адреса в папочках, где в стихах и в изысканной прозе обзывали профессора последними словами, произносили тосты за его бездарность, а некоторые даже объявляли войну. Профессор отвечал им алаверды в том же тоне, иногда благожелательно материл приглашенных и чувствовал себя помолодевшим лет на сорок. Враги остались более чем довольны приемом и, нехотя расползаясь под утро, благодарили Ненародова за теплый прием, за толерантность, мужественно целовались с ним взасос и обещали сохранить прежние вражеские отношения до конца своих дней. Юбиляр на чем свет выражал им свои антипатии, радостно хватал уходящих за грудки, плакал и утверждал, что лучше праздника у него отродясь не было. По всеобщему мнению, юбилей удался.
Недовольным остался только один человек — Свирид Плеваки, член-корреспондент Академии наук. С одной стороны он считался профессору другом, а с другой — постоянно писал на него анонимные корреспонденции в разные присутственные места. Поэтому ему пришлось прийти на юбилей дважды — сперва к обеду, а потом и к ужину. В итоге Свирид Плеваки так объелся и так перепил, что весь последующий день чувствовал себя отвратительно. И все же, несмотря на дикие головные боли, вечером он нашел в себе силы сесть за рабочий стол и написать очередную член-корреспонденцию. В ней г-н Плеваки подробно рассказал общественности, как профессор Ненародов превратил свой юбилей в фарс и нарушил все правила хорошего моветона, поставив таким образом под вопрос расклад научных сил. Особо Плеваки выделил тот факт, что в еде и горячительных напитках этот пресловутый профессор меры знать не хочет.
И лишь тогда, когда корреспонденция была отправлена, анониму полегчало.
У одной талантливой поэтессы был муж, который работал наладчиком оборудования на обувной фабрике. А помимо мужа у нее был еще муз — эфемерное создание мужского пола, которое помогало ей писать стихи, подсказывало рифмы, направляло перо, а иногда и диктовало целые четверостишия. Муж сильно ревновал поэтессу к этому самому музу. Бывало, придет с работы, увидит на письменном столе новое стихотворение — тут же начинает кричать и браниться.
— Где, — кричит, — этот сукин сын?! Опять он к тебе залетал, опять шептались! Куда он спрятался, этот твой карлсон безмоторный! Вот я ему сейчас пропеллер-то откручу к чертовой бабушке!